виделись в последний раз, – свадьбы и полнолуния, груды богатств и чужие палаты… Времени оставалось все меньше: Сармат рассказал Малике, что наступил ноябрь. Но думать об этом не хотелось – так ровно горели лампады, освещая ту часть малахитового чертога, где сидели драконьи жены. За их спинами мягко колыхалась тьма, похожая на ночную. Веретено все крутилось и крутилось: Малика едва ли не засыпала, глядя на огрубевшие пальцы Кригги. Недавно они снова заплели ей косу, толстую и медовую, обрывающуюся у лопаток.
Кригга тоже поглядывала на княжну, но теперь гораздо смелее: какая же она была размякшая, какая красивая. С чернявыми, будто подсурьмленными бровями, с обласканным, статным, пышным телом – высокая грудь, покатые плечи и широкие запястья и бедра. Кригга думала, что на свете нашелся бы не один мужчина, который простил бы Малике ее гордыню и грубость. Тем более княжна умела быть участливой и терпеливой, как сейчас.
Малика обняла колени и сонно склонила голову вбок.
– За свою жизнь я видела только одну пряху, которая была увлечена работой так же, как ты.
– И кто она?
– Жуткая женщина, – бросила княжна. – Один ее глаз желтый, а второй – черный, без зрачка. В мочки ее ушей вставлены лунные камни. У нее сгнившие зубы и двойное имя – Хиллсиэ Ино. Она живет в этой горе.
Кригга будто бы поперхнулась, останавливая веретено.
– Вёльха-прядильщица? – медленно протянула она. – О боги, ты видела здесь вёльху-прядильщицу?
– Да, – просто отозвалась княжна. – А в чем дело? Ты, видно, много знаешь о ведьмах.
– Только то, что рассказывают деревенские бабки. – Кригга нахмурилась и снова раскрутила веретено. – Нет ведьм сильнее, чем вёльхи-прядильщицы. Они похожи на смертных еще меньше, чем обычные вёльхи, и у них иная нужда в воде и пище. Сутками напролет они сидят за прялками и ткацкими станками и покидают свое жилище только раз в году, в зимний солнцеворот. Ты говоришь, скоро декабрь?
– Наверное, уже наступил. – С глаз Малики спала сонная поволока, и угольные радужки стали жадными и блестящими. – Вёльхи покидают свое жилище? Зачем?
– Мне рассказывали, тогда им является богиня Сирпа, – серьезно продолжила Кригга. – Она сыплет им в глаза истолченные звезды, а пальцы оборачивает седыми волосами, вырванными из собственных лохматых кос. В самую длинную ночь вёльхи-прядильщицы заглядывают за грань мира живых, а после ткут свои самые глубокие и страшные пророчества.
Малика отвернулась – на малахитовой стене плясала тень от веретена. В свете лампад мягкие руки княжны казались бронзовыми, будто у статуи. В обручальном кольце кроваво пульсировал камень: глубинный гранат, положенный в пасть золотого дракона, обвившего указательный палец.
– Вот как, – прошелестела княжна, поправляя кольцо. – Любопытно.
– Я верю в такие сказки, – осторожно добавила Кригга, вытягивая из кудели шерсть. – Но это не значит, что нужно верить и тебе, Малика Горбовна.
Княжна поднялась с сундука – у лодыжек колыхнулись киноварно-алые юбки.
– Отчего же? – Она повела плечом. – Спасибо, что рассказала. Тебя… приятно слушать.
Кригга свела белесые брови, а Малика, проходя в глубь чертога, рассеянно потрепала ее по светло-русой голове. Юрко пронесся сквозняк – в последнее время по Матерь-горе гуляли потоки холодного воздуха. Лампады дрогнули, свет зарябил, и качнулась тень веретена на малахитовой стене.
– Слышишь, Малика Горбовна? Опять.
До них донеслась едва уловимая песня: в недрах снова кто-то играл, кажется, на свирели.
– Я думаю, это марлы.
– Ты видела их пальцы? – хмыкнула Малика, не смотря на Криггу: княжна шла дальше, туда, где чертог почти не освещался, – навстречу далекой музыке. Голос раскатывался эхом. – Они каменные и жесткие. Их дело – наряжать змеиных жен, а не плести песни.
Песни, – отдавалось гулом, – песни, песни…
– Тогда…
– Ты не знаешь, сколько у Сармата пленных.
– Верно, – кивнула Кригга, перехватывая шерсть. Она мельком взглянула на княжну – та плавно ступала по каменному полу – и тут же вернулась к прядению.
В глубине Матерь-горы лилась музыка, живая, будто вода, и невесомая, словно туман. Только не удавалось понять, кто пел и о чем. Малика вздохнула и неспешно обернулась, чтобы воротиться назад, к Кригге. Она не заметила, что ее собственная тень на стене была огромной и черной, похожей на тень сгорбленный старухи, хотя княжна держала спину прямо.
Топор со стола
VII
Хортим устало запрокинул голову – над ним стягивались облака. Сизые вихры на светлом утреннем небе. Изо рта вспорхнуло облачко пара: кажется, в Девятиозерном городе было холодно, очень холодно, только сейчас грудь Хортима
