Песня перевала
XII
Малике казалось, что круг замкнулся. Она вернулась в один из тех чертогов, с которых когда-то начинала свое блуждание по Матерь-горе. Сводчатые потолки прорезали базальтовую породу, и вдоль стен тянулись ряды арочных углублений. В каждом – по изваянию. Недвижимые каменные воины, сжимавшие мечи. Чертог был такой длинный, что из здешних ратников удалось бы собрать целую армию, – Малика шла, и ей в спину смотрели дюжины незрячих глаз, вырезанных из серого минерала. На какое-то мгновение стало очень, очень страшно: если это и есть воины Ярхо-предателя, те, кто сжигал города и деревни, что мешает им пробудиться? Прямо сейчас, пока Малика скользит по крапчатым апатитовым полам. Будто лебедь, плывет мимо застывших фигур, стараясь в их лицах узнать одно-единственное. Лицо их предводителя.
Говорили, он был сильнее и искуснее любого из своей рати. Говорили, обычного каменного воина удалось бы одолеть и раскрошить на части, а Ярхо – нет. О, Малика хотела бы его увидеть. Впервые с той ночи, когда над падающим Гурат-градом ревел дракон, а Ярхо убивал ее отца. Быстро и безжалостно, вгоняя топор в грудь. Ярхо было все равно, князь перед ним или раб, умелый боец или безусый мальчишка, – Малика помнила его, огромного и каменного, иссеченного бороздами, оставшимися от ударов сотен мечей. И ему она желала отомстить не меньше, чем Сармату, но Сармат состоял из плоти и жил, мог радоваться и чувствовать боль, а Ярхо… Что Малика могла сделать ему, даже если бы встретила? Из камня крови не выжмешь.
Его не было в этом чертоге. Малика шла мимо воинов так долго, что ноги заныли, но зал все тянулся и тянулся. Лампад, освещавших его, становилось меньше, сгущался полумрак, и из него до уха княжны донеслась незамысловатая трель – простая песенка, тихо сыгранная на свирели.
На полу сидела девушка – там, где почти не оставалось света. Она казалась по-русалочьи бледной, будто ее кожу вытесали из лунных камней и перламутра. Малика даже засомневалась, кто перед ней. Одна из жен Сармата? Или чья-то неупокоенная душа, не сумевшая выйти из недр даже после смерти? Малике пришлось подойти вплотную, чтобы разглядеть на губах и пальцах незнакомки свежие порезы, – у привидений не бывает крови.
– Вот ты какая. – От напряжения заболели глаза. Полумрак был рассеянный, раздражающий – лампады тускло светили со стен. – Пленница со свирелькой.
Рядом с ней лежали ее длинные рукава и бесконечные шелка, укутывающие полный стан; похоже, девушке было холодно, хотя она не поднималась, чтобы размять окоченевшее тело. Лишь выпустила свирель, обвитую кожаным шнурком, и та легонько стукнулась о посверкивающие жемчужные пуговицы. Малика, рассматривая незнакомку, сдула со лба выбившуюся медовую прядь.
– Почему ты сидишь в такой мерзкой темноте?
– Здесь темно? – Девушка удивилась, хотя ее лицо, белое и рыхлое, ничего не выразило. – Я не знала.
Малика наклонилась, щурясь сильнее. Последний язычок огня в лампадах затрепетал, грозя погаснуть, – глаза у девицы были заволочены бельмами, будто январским снегом.
– Подумать только, – хмыкнула княжна, выпрямляясь. – Совсем, совсем слепая. Не жаль было отдавать тебя Сармату?
– Не жаль, – ответила та равнодушно.
«Ах, бедный Сармат, – подумала Малика и скривилась. – Недоволен, наверное, такой женой – как же ты будешь пугать ее, как заставишь полюбить свое лукавое красивое лицо? Поди объясни ей, что волосы у тебя, как огонь, а глаза, как молнии. И что, увидев мерцание твоих богатств, ослеп бы и зрячий».
– Кто ты? – спросила незнакомка, и Малика назвала свое имя.
– Го-орбовна, – повторила, проводя языком по шелушащимся, кровоточащим губам. – Ты княжеская дочь? – Покатала слова во рту: – И ты жена Сармата?
– О да. – Малика заходила вокруг девушки, стараясь лишний раз не смотреть на каменных воинов у стен, – те угрюмо высились в темноте. – А ты чья дочь?
– Пастушья, – просто ответила она. – Меня зовут Рацлава, и я с Мглистого полога.
Малике было все равно, какое у девицы имя и какая ее взрастила земля. Но княжна вскинула бровь, узнав, что ее отец пастух: видела бы ты, Рацлава, как смотришься в этих тканях и перламутре. Не чета деревенской Кригге. Рацлава будто родилась для того, чтобы ее обряжали в дорогие платья, чтобы ее шею обвивали жемчугом и лунным камнем, – Малика охотнее поверила бы, что она дочь чародея.
– Значит, ты певчая птичка Сармата?
– Значит, так, – мутно отозвалась Рацлава, словно впервые об этом задумалась.
– И о чем ты можешь спеть? – Малика вновь остановилась напротив, впиваясь в ее лицо черными глазами. Но слепой было все равно – она не смущалась, не переживала и не боялась, все так же обнимала колени и едва вела полными плечами.
– Обо всем, что захочет госпожа.
Малика приблизилась настолько, что опалила дыханием макушку Рацлавы.
– Тогда слушай, – прошипела. – У меня был город, великий и золотой. Он стоял больше двух тысяч лет – расцветал, вспарывая небо маковками соборов. В нем сидели князья и ханы, его престол поливали миром и кровью. Я любила свой город сильнее, чем покойного отца. Сильнее, чем мать и братьев, – но он
