внутри. Пусть сила разбухает, пусть струится быстрее, расширяя сосуды и заполняя мышцы. И кости Хьялмы вспорют плоть и затянутся новой кожей, прочнее прежней.
Хьялма лежал на земле, прижимаясь спиной к ледяной породе. Пальцы его правой руки выбивали по камню дробь, и под ногтями расползались синие узоры. Потребуется не меньше двух недель: в это время Хьялма не будет ни есть и ни пить, не будет ни человеком и ни змеем – кем-то между. Раньше на то, чтобы вырастить драконье тело, уходили годы, но Хьялма учился. Учился тысячу лет, видел небеса и воды бескрайнего севера, летал над дальними горами, взрастившими настоящих драконов. Те гораздо крупнее и старше Хьялмы, не говоря уже о его брате. Да и что это за горы – исполинские зубья, прорезающие земную твердь. По сравнению с ними Княжий хребет – младенец подле воина-великана.
Халегикаль. Имя поднялось паром из раскрывшихся сухих губ: Ха-ле-ги-каль, которую айхи называли не иначе, как госпожа Кыд-Аян. Божество высокогорников, страж между миром живых и миром мертвых. Но Хьялма помнил ее смертной женщиной, которая первой обрела тело крылатого змея. Она окунулась в вечность, когда Хьялма еще не родился, а спустя годы стала его наставницей. Ах, Халегикаль, загадочная и древняя. Она сама вышла из племени айхов, а потом стала мифом, который старейшины передают юнцам. Она выглядела на сорок зим, носила шаровары и подбитый мехом полушубок. Волосы, длинные и черные, до самого пояса, делила на две части и перебрасывала на грудь, а у кончиков стягивала костяным зажимом – Хьялма помнил ее до мелочей. Помнил раскосые глаза, светло-серые, удивительные для айхов, и резкое, шаманское лицо. Коричнево-смуглую кожу и излом усмешки: Халегикаль – одна из немногих, которая могла говорить с ним, мудрым, видавшим жизнь халлегатским князем, словно с ребенком. В драконьем теле Халегикаль была меньше, чем истинные драконы, но массивнее, чем Хьялма. Она научила его зачерпывать пастью облака и не зависеть от луны и солнца. Хьялма мог летать годы до тех пор, пока человеческое нутро не напоминало о себе и не начинало тянуть вниз, – тогда он задыхался в небе и опускался в ущелья, чтобы сбросить змеиную кожу. Сама Халегикаль могла летать веками. Она научила его вылеплять новые кости, но не сумела искоренить увечья, которые вбились в Хьялму сильнее прочих.
Сколько бы он ни выращивал себе тел, местами его крылья всегда были разорваны – однажды их распороли так, что шрамы остались даже на человеческих предплечьях. И между пластинами чешуи на драконьих морде и туловище змеились алые нити – дань старой болезни. И зубы у Хьялмы были будто закапанные кровью – острые, с редкими багряными трещинками.
Ах, Халегикаль, матерь оборотней. Хьялма любил столетия, проведенные рядом с ней: шаманство севера, древнее колдовство и путешествия к тому, что принято называть краем земли, – фьорды и водопады, грохот студеной воды и мороз, оседающий инеем на гребнистой спине. Глаза величайших змеев и заледеневшие города павших империй. Но пришел срок, и Халегикаль убили. Подло, в человеческом теле, – Хьялма не раз возвращался к ее гробнице. Та сейчас затеряна во вздувшихся за века ущельях.
И лежит Халегикаль – в каменной обрядовой домовине, почти не истлевшая в морозе. Рядом с ней, на вырубленном алтаре, – останки рабов и лошадей в богатейших сбруях. Над ней – курган и толщи снега, на ее груди – костяные бусы, у ее ног – заколки и кинжалы. Халегикаль хоронили с почетом, и айхи, передавая ее историю из уст в уста, до сих пор верили, что ее душа стоит на страже врат подземного царства.
Правда ли это, Хьялме неведомо.
С тех пор утекло много времени. Хьялма не раз терял тех, кто был ему дорог, жил князем и отшельником, вел людей в битвы, которые позже становились легендой.
– Иногда я думаю, – говорил он Халегикаль, – что живу слишком долго. – Тогда он не знал, что проживет еще столько же, прежде чем встретится с гуратским князем и его дружиной. – Зачем мне так много времени?
– О, – смеялась Халегикаль, целуя его в поседевшую бровь. – У тебя еще не все закончено.
Она жила еще дольше. И устала бы от своего существования, если бы не Хьялма, – он был мудр и терпелив настолько, что смог стать не только ее учеником, но и соратником.
– Твой брат…
– Спит.
– Разве ты не знаешь, Тхигме? – Халегикаль сверкнула серыми глазами, заправляя ему за ухо прядь волос. – Всем, кто спит, однажды суждено проснуться.
Хьялма вспоминал об этом, лежа в холодном гроте. Белесая чешуя выползала из-под его лопающейся кожи, а мышцы разбухали, и кости медленно удлинялись. Глаза горели – зрение рассеивалось, радужка выцветала, а зрачок окончательно превращался в узкую вертикальную щель. Каждый миг отдавался гулом: это до чудовищного больно – потрошить себя, чтобы потом сызнова собирать по раздавшимся кускам. Но из горла Хьялмы не шло ни звука. На его лбу плавно проступали наросты, а ушные раковины постепенно втягивались в череп. Сквозь позвоночник норовил прорваться хребтовый гребень – не сейчас, на второй или на третий день. Тогда не выдержит даже Хьялма и будет метаться по гроту, ощущая, как внутри перештопываются органы, как расходятся глазницы и раздувается сердце. Но пока…
Хьялма лежал и слышал, как в глубине ущелья завывали ветры. Что же, ветры, ветры, несите в Девятиозерный город весть о том, что происходит в этом гроте. Летите на юг, в деревни и села, плачьте о приближающейся войне и лютом холоде.
Расскажите его братьям, что он идет.
