Между Хортимом и Вигге – дубовый стол и донельзя взвинченные, сбитые с толку люди. Юноше казалось, что именно в это мгновение ему бросали вызов, пробовали его на излом. Вопрос спорхнул с губ:
– Кто ты?
– Хортим Горбович. – Вигге разочарованно покачал головой. – Ты же умен не по годам. Посуди сам, кто я. Лгун? Отшельник? Князь? Что тебе Чуеслав Вышатич – вот он я. Так слушай, как я говорю, и смотри, как держусь.
Только отчего-то смотреть на него стало тяжело и больно – Хортим на миг прикрыл ладонью глаза и утер взмокший лоб:
– «Вигге». Так звала тебя мать?
– Нет. – Рот искривился в печальной улыбке. – Мать звала меня иначе.
– И как твое имя?
– У меня много имен, – просто ответил он. – Айхи зовут меня Тхигме. Тукеры – Кагардаш.
Кожа Инжуки внезапно стала плотной и восковой – воин отшатнулся, споткнулся о собственные ноги так, что Латы пришлось его поддержать, и выругался на своем языке.
– Высоко метишь, отшельник, – укоризненно сказал Латы, не выпуская локтя соратника, а Вигге невозмутимо продолжал:
– Но когда я родился, меня нарекли по-другому.
Он неспешно поднялся и словно заполнил собой всю комнату дружинного дома. И не стало внутри ничего, кроме него, – какой Вигге высокий, какой осанистый, до чего же у него звучный голос и до чего нездешний взгляд.
– Я – Хьялма из рода князей Халлегатских. – Каждое слово – волна, бьющая в ледники. – Тот, кого вы называете Сарматом-змеем, мой брат. Тот, кого вы называете Ярхо-предателем, тоже, и предал он меня.
Повисла тишина, ледяная и страшная. И такая густая, что стало трудно дышать, – вдох-выдох, и в груди щипало, будто в легкие вонзились инистые иглы. А потом раздался сиплый, надрывный смех Фасольда.
– Я-то думал, – звук клокотал в мощной груди, – я-то все думал, Хортим Горбович… Кого же ты взял на корабль? – Воевода резко перестал смеяться и сказал мрачно и зло: – Оказалось, умалишенного.
Вигге скучающе посмотрел сквозь него, а у Хортима сжалось сердце: надо же, как все вышло. Он думал, что отшельник загадочен и мудр, а тот был совсем, совсем безумен. Надо успокоить его и оставить в Девятиозерном городе, иначе ввяжется, куда не следует, и…
– Что же, – сухо произнес Вигге. – Смотри, воевода. Внимательно смотри.
Он пересек расстояние от скамьи до стола в несколько шагов и с чудовищной силой уперся в столешницу ладонью. Будто захотел перемахнуть на другую сторону. Раздался тошнотворный хруст – не то лопнуло дерево, не то разверзлась плоть. Хортим дернулся, а Арха снова прикрыл его, будто пытался защитить.
Нечто вывернулось наружу из правой руки Вигге. Хортим смог разглядеть, что кожу отшельника пробила часть острого гребня, слепленного из крепкой белесой чешуи. На тыльной стороне ладони набухли вены, а вгрызшиеся в столешницу ногти приподнялись, и из-под них выглянули зачатки когтей.
Руку Вигге пропахало то, что, если бы расправилось и раздалось, смогло бы стать драконьей лапой. Инжука тяжело ухнул, Латы стиснул кулаки, а Фасольд ошарашенно провел пальцами перед глазами, будто проверяя, не ослеп ли.
– Я много слушал вас, – ровно проговорил Вигге. Хортим, не дыша, смотрел, как под истончившейся пленкой кожи на его запястье переливалась чешуя. – И я понял, что мой брат зависим от украденного драконьего тела. Сармат подчиняется ходу луны, но я могу вырастить себе столько драконьих кож, сколько захочу. И когда захочу, но мне нужно время.
Он отнял руку от столешницы – зачатки когтей спрятались под ногтями, гребни слипшихся чешуй частично ушли в плоть.
– Здесь горы, – продолжал Вигге. – Вели своим людям присмотреть для меня ущелье или пещеру, Хортим Горбович. И вели своей дружине задержаться в Девятиозерном городе. Когда придет срок, вы увидите меня драконом.
Хортим стискивал переносицу двумя пальцами. И смотрел совершенно растерянным, совершенно стеклянным взглядом.
Пещера была глубокой и высокой. Ее стены, вытесанные из серовато-голубой породы, едва переливалась во тьме: острые глаза Хьялмы уловили мерцание, призрачное, будто рябь на озерной глади. Шаг, шаг, еще один – каждый отдавался эхом. По пещере катился гул – глухая шаманская дробь, вдающаяся в нутро горы. Шаг-удар-шаг-удар: не то опускалась босая ступня, не то ладонь врезалась в бубен. Пещера расползалась льдистым мраком, щерилась наростами минералов. На уровне щиколоток плескалась студеная вода.
Хьялма остановился там, где грот расширялся, а земля становилась суше. Он сложил одежду у ног и, поведя шеей, выпустил из ноздрей струи белого пара, будто дракон – пламя. Тьма пещеры мягко обволакивала его, лизала спину и плечи, шевелила волосы, поседевшие до срока. Хьялма опустился на неровный, в каменных сгустках пол. Вытянулся, расслабляя мышцы, – холод просочился сквозь его кожу, свернулся в груди кольцом. Но Хьялма продолжил дышать ровно. Холод – его союзник, его венец и колыбель. То, что замораживало болезнь в человеческом теле, и то, что давало ему приют.
Над лицом колыхнулся стылый мрак. Хьялма прикрыл глаза – ток крови разносил по его жилам силу, вязкую, будто смола. Ее комья лениво пульсировали
