– Нет, – возразила Малика, постепенно успокаиваясь. Глаза становились гордыми и сухими. – Есть за что. Мне стало легче.
С мгновение подумав, она легко взвилась с пола, колыхнув юбками. Рацлава не знала, что сейчас на лице княжны отражались чудовищные решительность и сила.
– Обещай мне кое-что, пастушья дочь.
– Все, что захочет госпожа. – Та равнодушно качнула плечом. – Говори.
– Сыграй обо мне однажды. – В горле Малики клокотал жар. – Под самый конец.
Рацлава не знала, что она имела в виду, – летний солнцеворот? Но не успела спросить – Малика, отпустив ее запястья и стиснув локти, произнесла:
– Прощай.
И тогда Рацлава растерялась. Неужели все начинается сначала? Ей снова придется остаться наедине с Матерь-горой? Хорошая благодарность за песню – Малика убегает так, словно за ней гонятся.
– Подожди! – вскрикнула Рацлава, когда княжна разжала пальцы. – Зачем тебе уходить? Останься здесь.
– Нет. – Малика расправила плечи. – Нет, пастушья дочь, – у меня есть дело.
Она ушла так быстро, будто кто-то пустил по ее следу гончих псов. Миг – и затихли шаги, развеялся едва уловимый, до смешного тонкий запах волос и кожи. Рацлава стиснула кулаки – кровь заляпала пол. Вот она, княжеская признательность. Стены начали остывать, а огни лампад зашуршали тише. Рацлава попыталась сдвинуться с места и только тогда поняла, насколько ей дурно.
Голова закружилась. Сознание дрогнуло, будто стекло от удара: жадная свирель забирала все больше сил, а Матерь-гора ослабляла, дразнила призраками нитей, которые девушка не могла ухватить. Рацлава поскользнулась на натекшей кровавой лужице и осела на пол – довольно, всего ей довольно. В ушах зашумело – надо уходить из этого чертога, а иначе… Рацлава не знала, что будет, но волна тошноты подкатывала к ее горлу, а ноги подкашивались. Она сейчас упадет замертво, и никто ей не поможет.
Рацлава осторожно шагнула вперед. Она не знала, что, поднявшись снова, направилась не в ту сторону. Девушка углублялась в дальнюю часть чертога: ее лампады освещали еще хуже. Каждый новый воин, застывший в арочном углублении, был выше и грознее, чем предыдущий. Если бы Рацлава подошла к стенам, то поняла бы: по кольчугам ратников тянулись десятки щербин, хотя изваяния в начале залы были гладкими, не тронутыми оружием.
Она шла и шла, а чертог расширялся. В глубине колыхался липкий мрак, который начинали прорезать огоньки новых, куда более простых лампад. Апатит под ступнями перетекал в гранит – увидев это, Малика Горбовна бы сразу поняла, что к чему. Но княжна убежала, и никто не мог рассказать Рацлаве, до чего эти палаты не походили на владения Сармата. Ни мерцания самоцветов, ни сокровищ, ни тепла – ничего, только голый камень и ряды воинов вдоль стен.
Рацлава почувствовала, что задыхается. Последняя песня далась ей слишком тяжело. Девушка потеряла чересчур много крови и сил, и ей неоткуда было черпать новые. Сначала Матерь-гора забрала у нее запахи, теперь – звуки. Из-за шума в ушах Рацлава не различала даже собственных шагов. Марлы, которые направляли ее ранее, – в их единственную ночь Сармат сам назвал это слово,
– Воздуха, – протянула Рацлава жалобно, распахивая рот. – Воздуха…
Никто ее не услышал. Пальцы в лоскутках обхватили мягкое горло – дышать становилось все труднее. Рацлаве казалось, что камень обступает ее со всех сторон. Матерь-гора стискивала ее, душила, замуровывала в ритуальном склепе.
Она рухнула недалеко от одного из арочных углублений – прямо под ноги каменному воину. Потянула шнурок, на котором висела свирель: может, успеет удавиться перед тем, как окончательно сойдет с ума? Кровь пошла носом – на граните каплями распустились цветы, до того яркие и алые, что их было бы не стыдно вплести в косы невестам. Звон в ушах стал невыносимым: Рацлава сдавила виски, утыкаясь головой в колени.
– Воздуха… Пожалуйста, пожалуйста…
Ах, какая глупая смерть.
Матерь-гора выжимала из Рацлавы последние вдохи – девушка металась по полу, сплевывая багряную слюну. Ее рассеченные руки с трудом касались шеи, оставляя на платье влажные подтеки. Неужели весь путь был ради этого? Недремлющий перевал и северные леса, пахнущие дождем и туманом, русалочьи реки и разбойничьи ставки… Все это – ради такого конца?
– Воздуха…
Будь ты проклят, Сармат-змей. Ты, и твоя сокровищница, и твои мятежи.
Рацлава каталась у ног десятков каменных воинов – то закрывая уши, то хватаясь за колыхающееся горло. Кровь расплывалась по голубовато-лиловым шелкам и узорным рукавам, со свирели стекала на жемчужные бусы. А потом Рацлава начала затихать – только всхлипывала горестно и рвано, путаясь в тканях, словно паук в ошметках паутины.
– Пожалуйста… – Голос исчез – остался лишь хрип. – Пожа…
Ее подняли на ноги одним рывком. Грубо оттянули за ворот, тряхнули, наматывая косы на кулак, – Рацлава вскинула синеющее лицо и от испуга сделала вдох. Она даже не стояла – лежала на чьей-то руке, которую сейчас не отличила бы от камня. Или рука и была каменной?
