– Похоже, Недремлющий перевал забрал его рассудок, – процедил Оркки Лис.
Прежде чем Тойву оттолкнул Скали – так, что мужчина завалился набок, – тот увидел Совьон за его плечом. «Забавно бы вышло, – думал он, когда снег набивался в рот. – Она так рьяно следила за чужой невестой. Так рьяно следила, но, когда она была с предводителем, я почти перерезал ее подопечной горло».
Тойву достал топор, и от лезвия отразился белый солнечный луч.
…Совьон долго стояла, не шевелясь. Только шумно вдыхала холодный воздух – трепетали ноздри.
– Подожди, – сказала она Тойву. Тот уже замахнулся, желая перерубить безумцу шею, но замер, и древко топора застыло в его ладонях. Совьон же шагнула к Рацлаве, плачущей, суетливо трогавшей место пореза, – и стиснула ее горло правой рукой.
Прежде чем женщину успели бы оттащить ошарашенные воины из каравана, она зашипела:
– Весь отряд положить вздумала, дрянь?
И разжала пальцы.
Рацлава упала в снег, словно подкошенная, и распахнула посиневшие от мороза губы – как выброшенная на берег рыба. К ней метнулась Хавтора, но Совьон, небрежно преградив рабыне путь, наклонилась и сорвала с шеи кожаный шнурок. Намотала на кулак, подняла к лицу: свирель царапнула запястье. Рацлава схватилась за горящую шею и закричала от отчаяния.
– Отдай!
–
– Отдай! – Она будто ослепла еще сильнее и пусто шарила по земле изуродованными руками. Слезы залили лицо. – Пожалуйста.
– Совьон, – рявкнул Тойву: он до сих пор не опускал топор. Его люди молчали – все, обветренные, насупленные, грозные. Даже Оркки Лис, даже Лутый, едва поднявшийся с колен и моргающий остекленевшим глазом. Оцепенели Та Ёхо, Безмолвный и Корноухий, прыгнувшие к Совьон, чтобы оттолкнуть ее от драконьей невесты. Подобрав шерстяные юбки, притихла Хавтора. Лишь Скали, похныкивая, возился под ногами, и причитала Рацлава, сорвавшаяся на визг. «Отдай, отдай, отдай».
– Убей его, если считаешь нужным. – Воительница отвернулась от Рацлавы и указала на Скали подбородком. – Но на его месте мог оказаться любой.
Ее взгляд пылал – впервые за все время, а голос дрожал от злобы и досады. Ворон, лохматый, встопорщенный, глухо каркал, кружа над повозками.
По задеревеневшему лицу Тойву было непонятно, чью шею он бы перерубил с бо?льшим удовольствием.
– О чем она говорит, Тойву? – Рот Оркки Лиса искривился, но предводитель не ответил. Он не собирался рассказывать всему каравану то, что Совьон узнала о драконьей невесте. – Что за «ткать»?
– Много вопросов. – Сплюнув под сапоги, Тойву убрал топор. Он понимал, что снесенная с плеч голова одного их соратника – худшее, что воины могли увидеть перед дорогой, даже если эта голова была безрассудная и больная. – Вымеска свяжите и положите на одного из коней, пусть проветрится. Если дернется, прирежьте. Если заговорит, дайте знать.
Скали подхватили под локти – он не сопротивлялся, только мычал и плакал, но уже от облегчения: понял, что его пощадили.
– Совьон, разломай к тварям небесным эту свирель. – Тойву сощурил глаза. А Рацлава завопила так, что ее голос стал тоньше птичьего крика. Едва поднявшись на ноги, она оступилась и снова упала, забившись, как безумная. – У Восточного креста купим ей другую, чтобы играла своему мужу.
Не замечая истошных рыданий, Тойву велел Та Ёхо и Лутому затолкать драконью невесту в повозку и гаркнул, что пора отправляться в путь.
…Тогда Рацлаве казалось, что просто не может быть дня страшнее.
Каменная орда
II
Постель еще хранила чужое тепло.
Малика Горбовна думала, что выдержит прикосновения Сармата и не выпустит ярость раньше срока. Но разгоралась ночь, а дыхание над ее ухом было таким жарким и рваным, клокочущим, будто смех. Движения в ней – торопливые, властные, и, нет, нет, это оказалось выше ее сил. Малика взбрыкнулась под телом мужчины, лязгнула зубами – в полумраке она не поняла, во что вцепилась, в подбородок ли, в плечо. Во рту стало липко и солоно. Она даже пыталась задушить Сармата – руками, подушкой, покрывалом, царапалась, выла, но, конечно, ничего у нее не вышло. А ему, утирающему кровь, было легко и смешно. И он хватал ее за волосы, как ловил бы за гриву норовистую кобылицу, и пальцы, оставляющие следы на шее, словно бы держали псицу за холку.
– Что же ты, Малика Горбовна. – По голосу она слышала, что Сармат улыбался. И именно голос – не рука, стиснувшая горло, – заставил княжну притихнуть, обнажив десны в оскале. – Я не хочу причинять тебе боль.
Наутро Малика, поднявшись с постели, слепо налетела на маленький столик. Одна из чаш перевернулась, расплескивая недопитое вино, вторая покатилась и упала на пол, но девушка не слышала звона. Неуклюже рухнула ваза с хрупкими каменными цветами – рассыпались тонкие лепестки из бычьего глаза и яшмы. Малику шатало и мутило. Она с трудом держалась на ногах, и мимо проплывали стены небольшого бронзово-ониксового чертога.
