Ичкериада. Забытый сценарий не снятого фильма
В кадре панорама гор. Снежные вершины, белые покатые поля, темные острые зубцы ельников внизу. Звенящая тишина. И вдруг эту тишину распарывают резкие залпы.
Гр-р-рах! Гр-р-рах! Гр-р-рах!
В кадре улица горного селения. Люди лишь на секунду оторвались от своих повседневных дел, привычно прислушиваясь к эху, шарахнувшемуся по ущелью.
У одинокого дома на склоне горы рядом с тропой, ведущей к перевалу, взлетела в воздух и рассыпалась на куски крыша, а по снегу покатилось окровавленное тело.
Из близкого перелеска на тропу вышла группа вооруженных людей и направилась к разбитому дому. Вскоре они встали над разметавшимся в снегу трупом.
Камера наплывает на отдельно стоящую скалу, и мы видим, что над самым обрывом стоят два существа. Одно в темных одеждах, и крылья за его спиной иссиня-черные, похожие на ястребиные; другое в чем-то светлом, и крылья у него мягкие и белоснежные.
Темное существо смотрит на результаты взрыва и труп, чернеющий на снегу, с кривой усмешкой, белое – с болью и состраданием. Черный берет белого за руку, и они взмывают ввысь, исчезая в глубоком горном небе…
…По экрану плывут титры на фоне пейзажей Северного Кавказа с высоты птичьего полета. Глуховато, словно издалека, звучит песня «Ой, ты степь широ-о-о-окая…» Камера опускается, появляется дорога, по дороге едет армейский «Урал». В кадре – кабина «Урала». В кабине двое: молоденький водитель в форме рядового российской армии и пассажир лет сорока с лишним в темно-зеленой куртке с сумкой на коленях. Пассажир смотрит в лобовое стекло на проплывающие мимо разбитые дома, разрушенные фермы, сгоревшие деревья и машины на обочинах. Изредка вынимает из нагрудного кармана блокнот и с трудом – «Урал» бросает на ухабах – что-то пишет в него. За кадром голос:
Почему дорога всегда настраивает на философский лад, на воспоминания и размышления? Тянется и тянется тряское время, и сознание уходит в другое измерение, и другие картины встают перед глазами, пробиваясь сквозь дорожные пейзажи. И ты словно ведешь бесконечный дневник. Дневник событий, дневник впечатлений и встреч, дневник собственной жизни…
Когда-то я вел настоящий дневник. Школьная «общая» тетрадь в сорок восемь листов под красной клеенчатой обложкой. Все как положено: день такой-то, случилось то-то, пришла в голову такая-то мысль… А потом тетрадка была неосторожно забыта на столе, и мама прочитала глубокомысленные и подробные рассуждения о титьках двадцатилетней соседки Наташки… С тех пор самый откровенный и подробный дневник я аккуратно веду исключительно в собственной голове. Как говорил герой одного популярного некогда фильма, «пишу на подкорку». И теперь все, что когда бы то ни было записано в этот дневник, никогда не сотрется из моей памяти. Правда, увы, он перестанет существовать вместе с памятью, когда умрет мозг… Если только не существует какая-то всеобщая глобальная память мира, и тогда все записанное станет маленькой частицей этого мега-дневника…
Никого и никогда не интересовало, что мой отец – чеченец. Были советские времена, была дружба народов, и если какая-то национальность и вызывала повышенный интерес, то это евреи. Но в нашем дворе, упакованном в небольшой квартал небольшого военного городка, в свою очередь встроенного в глухой мордовский лес, евреев не было. И совершенно никого не волновало, что в моем свидетельстве о рождении написано: «чеченец», а отчество мое – Арбиевич. И звали меня соседские пацаны не Мовсар, как записано в метрике, а Миша.
Отец бросил мать, когда я был совсем маленьким. По какой причине они развелись, почему отец уехал на родину, и отчего мать не сорвалась за ним, хотя, как я понимаю сейчас, любила, – не знаю.
Все же какое-то неудобство с отчеством, словно соринка в глазу, беспокоило временами. То новому учителю нужно было под внимательным взглядом одноклассников повторить отчество Ар-би-е-вич, то диалог бабушки с матерью зацепится за слух. На безобидный бабушкин окрик:
– У-у, басурман!
Мамино строгое:
– Мама!
Тогда в дневнике, еще писанном, на клетчатых страницах, появилось: «Вот у евреев национальность записывается по матери. И если бы у нас, русских, так же, я был бы русский. А лучше вообще без национальности. Человек он и есть человек. Просто человек – и все!»
А потом был юнкоровский кружок, который вела литераторша Ирэна Фаддеевна, которая сказала: «Люди делятся на тех, кто любит слушать и читать, и на тех, кто любит писать и рассказывать. Ты – из вторых…» И, естественно, – факультет журналистики…
Иногда по факультетскому коридору проходил сам Затурский и, заметив меня, благосклонно кивал. Ему понравилось конкурсное сочинение,
