Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

пенале, в углу стояло старое пианино.

Пианино тут стояло не просто так, а потому что ко мне в отдел эстетического воспитания приходили разные авторы, в том числе и композиторы пионерских песен, они приносили свою творческую продукцию, так сказать, – свои клавиры, причем очень часто они эти свои творения сами пели, исполняли, и вот тогда-то в моем пенале собиралась вся редакция и с умными лицами их слушала.

Музыкальным редактором работал при мне сначала старенький композитор Иорданский, автор знаменитой песни «У дороги чибис», а потом еще другой композитор, тоже очень хороший, не буду называть его фамилии, чтобы он не обижался. Музыкальный редактор получал в месяц пятьдесят рублей за свой труд.

Музыкальные редакторы просматривали клавиры песен, иногда кое-что подправляли, какие-то ноты, что каждый раз приводило меня в восторг и некоторое изумление – как можно редактировать ноты, я не понимал, – и затем отдавали клавир уже для чистовой переписки.

Собственно, в этом и состояла моя работа. Конечно, помимо песен в разделе эстетического воспитания публиковались также фельетоны, очерки, композиции для агитбригады, загадки, шарады, веселые пионерские стихи и другие разножанровые произведения, но все-таки песни – они были важнее всего.

Без песни журнал выйти просто не мог. Песня печаталась в самом конце номера (журнал выходил ежемесячно), на очень почетном месте. Она подбиралась по сезону. Композиторы очень тщательно работали со словами. Написать песню для пионерского хора вообще было очень непросто, чисто технически. Таких композиторов на весь Советский Союз было раз-два и обчелся.

Поэтому когда ко мне в кабинет пришли композитор Аркадьев и поэт Свиридова (они были мужем и женой) и Свиридова запела слегка истошным голосом:

Траляля-ляляляля-траляляляля!
В хорошем настроении мы едем в лагеря! —

…я оказался, если честно, в слегка затруднительном положении. Я просто не знал, что делать. С одной стороны, это были заслуженные, уважаемые люди, с другой стороны, напечатать это я не мог.

Тогда я пошел к главному редактору, и он, устало махнув рукой, решил все мои проблемы.

– Да хрен с ним… – сказал Виктор Александрович, и клавир был принят.

Но иногда я уставал от этой ответственной работы и шел в буфет на восьмой этаж. Там работала буфетчицей такая Люся, немного потрепанная от своей непростой жизни женщина с глазами, подкрашенными ярко-синим цветом, она тут знала всех старожилов по именам, по особой просьбе варила им «двойной» или «тройной» кофе, при этом вся стойка перед кофе-машиной была у нее завалена горой отработанного бурого сырья, и было непонятно, куда она его девает и почему так долго хранит – не обратно же в машину засовывает?

Я сидел и порой по часу размышлял над этой проблемой, знакомых у меня тут сначала не было вообще никаких, но постепенно они образовались.

В частности, образовалась такая Даша (Дарья Сергеевна Смирнова, 1965 г. р., русская, из семьи служащих, член ВЛКСМ с 1980 г., секретарь главного редактора журнала «Комсомольская жизнь», учащаяся вечернего отделения МГПИ имени В. И. Ленина, серебряный медалист). Мы постепенно сблизились на почве этих долгих и грустных обедов, и я даже начал провожать ее после работы до метро. Метро было еще довольно далеко, станцию «Савеловская» только открыли, а «Дмитровскую» – пока даже не строили. Зачем я провожаю Дашу после работы до метро, я и сам, честно говоря, понять не мог, планов не было никаких.

Но вот постепенно это занятие меня увлекло.

Вообще, конечно, мне было о чем рассказать Даше по дороге к метро – каждый новый день в «Вожатом» приносил какие-то яркие впечатления.

Ну например, был у нас в здании такой местный сумасшедший по имени Женя, буфетчица Люся его бесплатно кормила из остатков, и он приходил сюда каждый день, шастая по этажам в поисках «сигареток». Курить тогда можно было прямо возле лифтов, это так и называлось «Место для курения» – стояла аккуратная пепельница на ножке, и сумасшедший Женя курил, не переставая, бычки он потом складывал в пустую сигаретную пачку, и если ему одалживали «сигареточку», он просил сразу еще две.

Входя ко мне, Женя аккуратно закрывал за собой дверь и начинал говорить. Говорил он очень быстро, теряя на ходу целые слова и некоторые звуки, и поэтому получалось у него примерно так:

– Добрый день, вы не знаете, сегодня айраран принесут выкобал чуки буду идти без меня пожалуйста…

Нет, не получается у меня отобразить эту чудную речь Жени на бумаге, но музыка была примерно такая, плюс его невероятно изящное произношение – с диким количеством шипящих, очень точными московскими ударениями и так далее. Я слушал его минуты три, потом он просил «сигареточку, пожалуйста» и аккуратно исчезал в коридоре, как будто растворялся в воздухе. Еще у Жени была такая странная привычка – он просил разменять, например, гривенник или пятачок «по копеечке», я послушно лез в кошелек или в ящик стола, куда часто засовывал мелочь, и долго искал. Взаймы он никогда не просил.

Однажды Женя пришел ко мне страшно взволнованный, и у него неожиданно прорезалась обычная русская речь. Как оказалось, в этот день он столкнулся с ужасным произволом. Произвол этот состоял вот в чем. Раньше Женя проходил в метро мимо турникета, ссыпая мелочь контролеру прямо в ладонь, по копейке, по две, а тут его взяли и не пустили, он устроил скандал, и тогда контролер важно объяснил ему новые правила. Женя сказал мне, что