существовали лишь в единичных, опытных образцах, то ли у кого-то из высших нацистских бонз таки лопнуло терпение и их всех вообще поставили к стенке или скопом отправили в Аушвиц или Дахау за систематический срыв соответствующих мероприятий – тут можно было предполагать все что угодно.
Так или иначе четвертый год войны был временем нашего непрерывного поступательно движения на запад (говорю «нашего» поскольку все-таки имел к этому процессу какое-то отношение, а значит, имею право формулировать именно так, хотя, признаюсь честно, в штыковые атаки я все-таки не ходил), которое уже невозможно было остановить никакими силами и средствами из числа тех, которые еще имел Дриттен Райх.
Нет, безусловно, они ожесточенно сопротивлялись, и пули с осколками все так же не летели лишь в одну сторону. Я, честно говоря, даже не знаю, что на той войне было хуже – погибнуть в беспросветные кампании 1941–1942 годов, когда до Берлина было как до Китая раком, и буквально во всем сквозила жуткая неопределенность, или в последний, победный год войны, когда исход уже был вполне понятен. Чертовы новые римляне упорно оборонялись, и каждый отвоеванный рубеж стоил вполне конкретной, немалой крови (за пролитие которой нас потом не поблагодарит вообще никто, включая белорусов), но даже до них уже начало помаленьку доходить, что это было лишь оттягиванием неизбежного и не более того.
Надежд на «коренной перелом» в ходе войны у Гитлера уже не могло быть, поскольку чудеса в реальной жизни, как известно, не случаются никогда. Впрочем, ни бесноватый фюрер, ни его идеальные с расовой точки зрения сограждане все еще не хотели признавать столь очевидные вещи публично…
Конечно, различных ползающих и стреляющих новинок в этом году было хоть отбавляй, и наша «спецгруппа» практически не вылезала с фронта. Хотя, надо признать, что ничего такого, о чем я прежде не знал бы, я за весь 1944 год у противника не увидел. Так что в этом смысле арийцы меня разочаровали.
Да, на фронте постоянно появлялись образцы новых немецких танков и самоходок, которые мы обычно осматривали уже в горелом, дырявом или лежащем кверху днищем виде, понимая (перефразируя стратагеммы времен «культурной революции» товарища Мао), что поток железа, идущий с востока, медленно, но верно давит аналогичный западный поток.
А словно соревнующиеся на тему «кто раньше соскочит с карающего конца» гитлеровские союзники, вроде румын и болгар (ведь даже такая ненавидящая большевиков гнида как гордый финский маршалок К. Маннергейм предпочла сдаться, выторговав наивыгоднейшие для себя условия, прямо- таки в стиле средневековых феодалов) в это же время охотно передавали нам вполне исправные образцы немецкой техники. И приходилось прыгать в «Дуглас» и, периодически борясь в провалах «воздушных ям» с подступающей к самому кадыку блевотиной (минус всех тогдашних авиаперевозок), лететь в какой-нибудь, только что освобожденный Бухарест, там грузить трофейные «изделия» на платформы и тащить их в Кубинку по железной дороге военного времени со всеми ее неизбежными проблемами в виде заторов и взорванных мостов. Мы практически весь 1944 год вели откровенно цыганскую жизнь, перемещаясь по Восточной Европе в автомобилях, поездах и самолетах. Радость в этом была только одна – меня практически не заставляли писать никаких бумажек. Благо для этого в нашей группе имелись офицеры. Особенно невесело было младшему лейтенанту Араму Асояну, который по-русски говорил правильно и почти без акцента, хоть и армянин, а вот с грамматикой русского языка дружил, откровенно говоря, не очень. Ну не научили его этому ни до войны, в родном Ереване, ни в Омске, в танковом училище ускоренного выпуска. А в ГАБТУ начальство всегда требовало от подчиненных грамотных рапортов.
Явление летом на Сандомирском плацдарме новых, но уже не первых «Королевских Тигров» тоже не прошло мимо нас, хотя после прошлогодней истории с пресловутым «Белым Тигром» особо и не удивило.
Короче говоря, было много всего, и интересного, и не очень. Наши метания на передовую сопровождались постоянными московскими салютами по случаю взятия очередных городов (названия всех этих венгерских, австрийских, словацких, польских и немецких местечек и райцентров я потом больше не слышал никогда в жизни), которые мы наблюдали по возвращении в столицу.
Кроме возни с трофейной техникой, нам хватало работы и с нашими новинками, которые в тот год появлялись одна за другой, – «Т-34–85», «Су-85М», «Су-100», «ИС-1», «ИС-2», «ИСУ» на его шасси тех же «ИСов». И для обеспечения фронтовых испытаний всех этих агрегатов мы тоже неоднократно выезжали на фронт, поскольку людей в ГАБТУ, как всегда, недоставало.
Вот и в новом, 1945 году, когда немцы, собрав последнее, что имели, и слегка оборзев, немного наваляли союзничкам в Арденнах, устроив им веселенькую «Стражу на Рейне», а наши по просьбе англичашек и америкашек выдали раньше времени свою «ответку» в виде Висло-Одерской операции, мы неожиданно оказались в составе войск 1-го Белорусского фронта километрах в семидесяти восточнее Бреслау, который теперь считается исконно польским и именуется Вроцлавом, среди заснеженных перелесков, деревень и аккуратных тамошних поместий, которые немцы называют «фольварками».
Впереди были достаточно быстро взятые нашими танкистами и оттого не сильно разрушенные городки Думбург (позднее переименованный поляками, на свой манер, в Дмыхалов) и Вурстдорф (его пшеки на правах победителей тоже перекрестили в Колбасков), а за ними железнодорожный и автомобильный мосты через впадающую в Варту реку Просна и путь на Бреслау (я-то знал, что этот город с его серьезной обороной будет обойден нашими войсками и его гарнизон будет очень долго сидеть в полном окружении) и дальше за Одер, в самое «логово зверя». Причем, судя по всему, оба эти моста наше командование намеревалось захватить целыми и невредимыми, во что, откровенно говоря, слабо верилось.
Мы оказались на этом участке фронта в качестве «технического обеспечения» при испытаниях новой техники – на фронт, для усиления 1-й
