гвардейской танковой армии как раз прибыли два свежих тяжелых самоходных артполка (1013-й и 1014-й), оснащенных только что полученными с заводов «ИСУ-152» и «ИСУ-122» последних производственных серий. И «наверху», как обычно, требовался отчет о том, как поведут себя эти уже слегка доработанные с учетом применения на фронте машины в боевой обстановке. Я так понимаю, для того, чтобы либо вставить конструкторам и производственникам штырь в одно место (и без вазелина) либо писать на них новые представления на ордена и Сталинские премии.
Когда мы достигли фронта вслед за самоходчиками, появились расплывчатые сведения разведки о том, что немцы, похоже, готовят именно на этом направлении контрудар, да еще и предположительно с помощью каких-то новых танков. Последнее обстоятельство не могло не нервировать. Тем более что наша авиаразведка якобы действительно засекла подвоз и выгрузку на немецкой стороне многочисленной тяжелой техники. Конечно, авиаторы свой хлеб ели не зря и несколько прибывших эшелонов смогли уничтожить, но уверенности в том, что было перемешано с землей именно то, что требовалось, ни у кого быть не могло.
В общем, был поздний вечер, с темного неба сыпался легкий снежок. На западе, где километрах в десяти, был фронт, как-то довольно лениво гудела и бухала канонада. Никитин приказал нам разместиться на ночлег в одном из почти не пострадавших во время недавних боев фольварков, юго-восточнее Вурстдорфа. Он уже был обжит какими-то тыловиками наступавшей на этом направлении 1-й гвардейской танковой армии, которые даже успели развернуть во дворе полевую кухню. Так или иначе майор Никитин сумел отвоевать для постоя нашей группы пару комнат в одном из флигелей фольварка. По-моему, там раньше жили батраки из числа «восточных рабочих» или что-то типа того. Впрочем, спросить было некого – и владельцы фольварка, и вся их «дворня» слиняли нах фатерлянд накануне подхода линии фронта.
Помимо нас, вокруг было полно воинских частей и, кроме наших «Студера» и «Виллиса», в истыканном воронками окрестном леске торчало штук сорок различных автомашин, включая хозяйство какого-то медсанбата и остановившуюся на ночлег колонну, везшую боеприпасы.
Наши водители, Сигизмундыч и сержант Терентий Смирняга, просидевшие за баранкой целый день, сомлели, едва попав в тепло, и Никитину ничего не оставалось, кроме как разрешить им отдыхать. Оба заснули на узких койках даже не раздеваясь – на фронте от таких излишеств отвыкаешь быстро.
Именно поэтому перетаскивать в тепло наиболее важное оборудование, оружие и боеприпасы из кузова «Студебекера» пришлось мне, Татьяне и Асояну. Я был последним и теперь медленно топал в сторону нашего флигеля, таща на спине зеленый железный ящик с рацией «А-7», два автомата «ППС» на плече и в руках так называемый «стальной нагрудник «СН-42» для инженерно-штурмовых подразделений» (эта, когда-то выменянная на литр трофейного шнапса кираса была очень полезной вещью в ситуации, когда надо ползком или перебежками, под пулями и осколками, добираться по полю боя к какому- нибудь подбитому танку для того, чтобы закрепить на нем трос для буксировки).
Было тяжело, но я знал, что это крайняя ходка и больше на мороз никто из нас не пойдет. Пожрем чего бог послал, умоемся и сколько-нибудь да поспим в тепле и относительном бивуачном уюте. Я шел вдоль колонны присыпанных снегом тентованных «Студеров» со снарядами, которые были рассредоточены вдоль обочины дороги. Тамошний часовой, который вместо хождения туда-сюда на холоде предпочитал бодрствовать в кабине замыкающего колонну грузовика (подозреваю, что, явись сейчас какой ни есть проверяющий, его бы сурово вздрючили и вывернули мехом внутрь, но все их начальство, включая разводящего, похоже, тоже дрыхло без задних ног) уже запомнил нашу группу в лицо и даже не соизволили взглянуть в мою сторону.
Я свернул вправо, миновав стоявший в неглубоком капонире у дороги присыпанный снежком, продырявленный в трех местах, но не загоревшийся длинноствольный «Арштурм», рядом с которым в снегу среди нескольких воронок лежало лицом вниз два застывших трупа в серой форме немецких самоходчиков. Вообще битая и брошенная техника вокруг встречалась – у самого фольварка стоял безнадежно сломавшийся немецкий полугусеничный тягач SdKfz.7, а дальше у дороги торчал сгоревшие «Хетцер» с парой наших «тридцатьчетверок» и остовы нескольких, явно раздавленных танками немецких автомашин. Смотреть, были ли в тех машинах люди, желания ни у кого, откровенно говоря, не было.
Вокруг меня стояли грузовики с медсанбатовским имуществом и не было ни одной живой души. И вдруг из ночной темноты тихо позвали:
– Эй, старшина?!
Звучавший откуда-то сзади голос был женский и совершенно незнакомый.
Опа, подумал я, вот так сюрприз. Дело в том, что погон на моем ватнике не было, а в старшинах я ходил всего-то второй месяц, с декабря 1944-го. Интересно, кто это мог про это знать. А тем более – из незнакомых.
– Андрей? – уточнил тот же голос, даже не дав мне ответить, с явно вопросительной интонацией: – Черников?
И вот здесь я от неожиданности уронил кирасу в снег. Мне почему-то стало не хватать воздуху, а в коленях случилась какая-то противная трясучка. Вот так сюрприз… Здесь все знали меня исключительно как Андрея Потеряхина, а вот откуда неизвестная знает мою настоящую фамилию из будущих времен?! Ведь сам бедолага Потеряхин давным-давно на том свете (если он, то есть тот свет, конечно, вообще существует), а тот момент, когда я присваивал себе его личность вместе с размокшими документами не видела ни одна живая душа?! Попадос…
– Ы-ы-н-н-да, – с трудом выдавил я из себя и с трудом (рация и автоматы вмиг стали прямо-таки неподъемными) обернулся на голос.
Присмотревшись, увидел, что там, метрах в трех от меня, стояла женщина. Я рассмотрел аккуратную ушанку из светлого меха с пятиконечной звездой и приталенную на манер кафтана шинель без поясного ремня с узкими серебристыми погонами с одним просветом и тремя звездочками. Судя по эмблеме в виде рюмки с гадюкой, неизвестная была старшим лейтенантом медицинской службы. Кто-то из проезжающего медсанбата? Но я не видел среди них не то
