четкое о крохотной крупице человеческого опыта? Просвещенный ученый, который смотрит на вас через свои очки над грудой пыльных томов, скажет, что даже малое, но точное знание дороже тонны простых вымыслов. Простой прохожий, которому его мелкая любовь дороже величайшей победы давно умершего короля, ответит, что годы, проведенные в поисках абсолютной истины, были потрачены впустую».
Викарий умолк, прижимая к груди книгу.
– Почему вы перестали читать? – спросил я.
– Думаю, все это вам скучно.
– Вовсе нет. Я согласен с вашим другом. Человек, не знающий прошлого, не имеет мудрости. Прочтите дальше…
Викарий удивленно посмотрел на меня.
– Что вы сказали?
– Человек, не знающий прошлого, не имеет мудрости.
– Да, да, именно это вы и сказали…
Викарий еще раз взглянул на меня и стал читать дальше:
«Как мы должны относиться к прошлому? Зачем мы должны изучать его? Неужели только для того, чтобы доказать своим соотечественникам, что это нам по силам, или чтобы вести просвещенные споры? Ответ кроется не в том, чтобы отдать предпочтение размытому, общему представлению перед знанием точных деталей. И не в противоположном мнении. Оба они лишены истины. Мы должны найти собственный путь в твердой уверенности в том, что мы сможем войти в тот мир, где солнце не светит и не дует ветер. Если мы хотим понять наше место на земле, то должны понять тех, кто ушел до нас. Мы должны выйти за пределы настоящего и увидеть свое отражение в глубоком омуте времени, ощутить себя частью великого человечества, а не чем-то преходящим, что мы каждый день видим в зеркале и что исчезнет навеки».
Викарий захлопнул книгу, поставил ее на полку и несколько минут молчал. Потом он тряхнул головой, посмотрел на меня и сказал:
– Пора идти.
Настал вечер, но на улицах было довольно светло. Свет давали стеклянные лампы, установленные на металлических столбах. И я видел не только дорогу, но и лица прохожих. Отец Харингтон объяснил, что освещение дает некая субстанция, называемая «газом» – нечто вроде горючего воздуха. Каждый вечер группа людей проходит по улицам города с лестницами и огнем и зажигает каждый фонарь. Прошли те времена, когда я брел по улице под дождем в полной темноте.
В доме отца Харингтона царило мрачное настроение. За ужином мать почти не разговаривала с викарием, ограничиваясь короткими просьбами.
– Будь любезен, передай мне ветчину и хлеб, Эдвард.
Казалось, Джорджиана уже сожалеет о том, что так резко выступила против матери. Но признавать свою неправоту она не собиралась и всеми силами пыталась разговорить матушку. Впрочем, все ее усилия остались тщетными.
После ужина мы с отцом Харингтоном и его сестрой отправились в театр. Здание театра тоже было освещено газом – и снаружи, и внутри. Мы оставили свою одежду у смотрителя гардероба – точно так же, как прежде те, кто приходил в поместье, оставляли свои мечи у привратника. Вслед за отцом Харингтоном по красивой лестнице я поднялся на наши места на галерею. Сцена была закрыта большими занавесями. Вокруг слышался гул возбужденных разговоров. А потом свет в зале погас, а занавеси раскрылись.
Перед нами открылся некий помост. Доктор Фауст сидел в большой библиотеке, подобной тем, что я уже видел. Из темноты выступила фигура и подала ему том трудов Аристотеля. Другая фигура протянула книгу по медицине, третья – по юриспруденции. Доктор отбросил их прочь, отказавшись от наук ради Библии.
– В конце концов, не лучше ль богословье? – произнес Фауст, но потом, терзаемый внутренними сомнениями, провозгласил: – Возмездие за грех есть смерть. Как строго!.. Коль говорим, что нет на нас греха, мы лжем себе и истины в нас нет.
Я замер. Я чувствовал, что подошел к ответу на вопрос, что есть грех и почему все мы должны творить добро. Доктор Фауст продолжал:
– Зачем же нам грешить, а после гибнуть? Да, гибелью должны мы гибнуть вечной. Ученье хоть куда! Che sera sera – что быть должно, то будет!
И в этот момент я вновь услышал голос мастера Лея: «То, к чему ты стремишься, придет само собой. Ты не сможешь заставить это случиться». Я чувствовал, что сам оказался на сцене, где разворачивается драма моей греховности.
Доктор Фауст беседовал с двумя ангелами – добра и зла. Несмотря на предостережения ангела добра, он ночью отправился в уединенную рощу. И здесь, опираясь на труды Роджера Бэкона и Альберта, он произнес заклинание на латыни, вызвал дьявола, Мефистофеля, и подчинил его себе. Когда Фауст беседовал с Мефистофелем, свет вокруг них почти погас – на сцене воцарилась волшебная атмосфера. Я вспомнил ночь на пустоши и таинственный отблеск на камнях за каменным кругом. Я похолодел. Меня била дрожь – я предчувствовал открытие истинных тайн и глубоких истин.
Вперед выступил Мефистофель в облике монаха-францисканца:
– Я лишь слуга смиренный Люцифера и не могу прислуживать тебе, пока на то приказа нет владыки…
– Был ангелом когда-то Люцифер?
– Да, ангелом – любимейшим у Бога…
