видел такое, когда мы были во Франции с армией короля по дороге в Креси. Тогда мы быстро и эффективно делали все, что нужно было сделать. Такова война. Мне было совершенно ясно: в Эксетер пришла война.
В центре Бедфорд-Серкус я снова увидел самодвижущиеся металлические повозки. Они были выкрашены в темно-зеленый цвет. Множество молодых людей в длинных зеленых брюках и шерстяных камзолах странного покроя выгружали из повозок лопаты, заступы, ведра, ломы и другой инструмент. Группа юношей хохотала совершенно спокойно и весело – их смех напомнил мне мое время. Но, кроме этого смеха, я не узнавал ничего, и это меня тревожило. Я понимал, что люди привыкли к оглушающим звукам и ужасным разрушениям повсюду. Две молодые женщины остановились возле юношей. На обеих были темно-синие камзолы и короткие юбки. Я видел не только щиколотки, но и икры! Никогда прежде я не видел ничего подобного! Мне показалось, что они хотят пробудить в юношах непотребные мысли – и это на развалинах разрушенных домов! По другой стороне улицы прошла группа женщин в таких же темно-синих костюмах. Я отвернулся. Мне была отвратительна мысль, что так много женщин одеваются неподобающим и непристойным образом. Казалось, армия проституток марширует на войну, мечтая безжалостно совокупиться с врагом.
А потом я свернул за угол.
Ни одна самая сильная армия, по моему представлению, не могла нанести такой ущерб! Даже если она будет вооружена самыми мощными пушками. Во Франции во время шевоше, когда мы разрушали все постройки, попадавшиеся нам на глаза, мы не могли сделать ничего подобного. У нас не было времени. Когда мы сжигали французские дома и церкви, полностью сгорали те, что были построены из дерева и соломы. Но многие церкви, купеческие дома и городские постройки были построены из камня. Мы оставляли за своей спиной обгорелые развалины. Но сейчас между мной и Хай-стрит осталась всего пара домов, и те угрожающе повисли в воздухе, норовя рухнуть. Все остальное было снесено до основания. Передо мной лежали груды щепок, обломков, осколков стекла и керамики, искореженные куски ржавого металла.
Но люди были совершенно спокойны. Казалось, они даже не замечают тех разрушений, что их окружали. Мужчины в длинных плащах и мягких шляпах спешили по каменным тротуарам, словно груды битого кирпича и искореженного металла за их спинами – это зеленый парк с клумбами. Полуразрушенные дома высились над развалинами, стеная от разрушения и страданий. В оконных рамах не было стекол, и тонкие занавески жалобно развевались на ветру. Но люди спокойно прислонялись к стенам, чтобы почитать газету. На развалинах церкви святого Лаврентия валялись обломки скульптур и камни, но на этих грудах сидели женщины, ели пироги и хлеб с какой-то начинкой. Они вроде бы и не сознавали трагедии, которая разыгралась под разрушенными крышами за их спинами. Огромная металлическая балка, некогда поддерживавшая крышу широкого здания, торчала вертикально, словно огромная кость – но какой- то человек спокойно поставил одну из грохочущих железных повозок прямо под ней. От большого дома на Хай-стрит остался только первый этаж – казалось, все, что находилось выше, откусили какие-то гигантские челюсти: кирпичные обломки напоминали следы огромных зубов. В дверях стояли две женщины. Во рту они держали маленькие белые цилиндры с ароматной травой, дым которой так полюбился людям. Они стояли спокойно, совершенно не думая о дьявольской картине над головой.
На первый взгляд собор показался мне уцелевшим и нетронутым. Но, присмотревшись, я заметил, что в окнах не осталось стекол. Старое здание было разрушено. Я подошел ближе и увидел, что руки одной фигуры, которые я собственными руками сделал по образу своих рук, полностью раскрошились. Лица фигур растрескались, рук не было. Некоторые фигуры полностью заменили неуклюжими современными поделками. Я вошел внутрь. В нефе лежали груды стеклянных осколков, на полу стояли лужи. Большое восточное окно исчезло. Трон епископа Стейплдона исчез. Свет проникал через огромную дыру в южной стене собора. Часовня святого Иакова была уничтожена.
Я перелез через барьер, чтобы рассмотреть развалины часовни, не обращая внимания на предостерегающие крики какого-то человека. Повсюду валялись обломки резных камней. Башенки разрушились. Две соседние опоры растрескались. Да и все здесь казалось очень шатким – нагрузка на уцелевшие опоры слишком увеличилась, они долго не выдержат. Свод опасно навис надо мной. Я ощущал его вес – он казался мне колоссальной слезой самого Господа.
Я вернулся в неф и присел на одну из уцелевших деревянных скамей. Когда-то война была делом отважных солдат, сражавшихся плечом к плечу. Потом она превратилась в кровопролитную стрельбу мушкетными пулями. Теперь же война была повсюду. Война заразила всех, и даже самые драгоценные стороны нашей жизни стали ей подвластны. Только в тысяча восемьсот сорок третьем году мы ни с кем не воевали. Похоже, что создатели оружия использовали этот мирный период для создания более смертоносных средств убийства и разрушения. Но кто мог оказаться столь бездушным, чтобы покуситься на этот величественный собор? Война явно была не гражданской – у англичан не поднялась бы рука на собор. Наверное, во всем виноваты проклятые французы.
Я вошел в часовню святого Андрея и святой Екатерины, страшась худшего. Но часовня уцелела. Уцелело и лицо Кэтрин. Я вздохнул с облегчением: тоска моя не усилилась еще более. Я взглянул на каменный портрет жены и порадовался, что у камней нет глаз, чтобы увидеть меня. Прошлое можно увидеть, само же оно видеть не может. Но потом я задумался: а что, если все эти разрушения вокруг меня связаны с тем, что мы можем смотреть только назад? Случилось ли бы все это, если бы современники отца Харингтона могли смотреть в будущее? Или тогда они совершили бы другие ошибки?
Я вышел из собора. На улице, что вела к южным воротам, я увидел новые руины – целый ряд выгоревших зданий. Повсюду глаз мой падал на почерневшие стены, лишившиеся штукатурки и обнажившие старинные окна и арки. Но им тоже не суждено было уцелеть, они ждали своей гибели вместе с другими руинами. Им предстояло превратиться в груды щебня и мусора.
