прикрывают. В воздухе у них до двадцати четырех «мессера», сменяющих друг друга. Немецкая разведка свернула от Волошина вправо, там пролетел немецкий разведчик, который увидел, что наши войска занимают оборону. Звено «Илов» зашло с севера вдоль дороги. Красиво идут, не «Илы», немцы, красное знамя развевается. Вниз пошли кассеты. Они еще и по рации кричали на чистом русском: «Мы свои, «горбатенькие», мы свои!» Были своими, я не сомневаюсь.
Немецкая колонна растянулась километров на сорок. В Кишеньках довольно большое скопление войск, там мост, а берега Ворсклы болотистые. «Гушки» и «МиГи» закрутили карусель с «мессерами», а «ЛаГГи» следуют за штурмовиками. Большая часть из них с ракетами для подавления ПВО. Кроме «ЛаГГов» ракеты на машинах командиров штурмовых эскадрилий. Остальные загружены кассетами, а полный боезапас нам уже не поднять.
Здесь голая степь, практически ни кустика. Небольшие лесопосадки в один ряд, чтобы зимой снег с полей не сдувало. Поля все в золоте спелого хлеба, а мы по этой красоте кассетными бомбами и ракетами, напалмом и ливнем пуль и снарядов. Впервые немцы попытались атаковать «Илы», потому что мы были вынуждены растянуться. Но «ЛаГГи» среагировали сразу, и десятку «мессеров» прорваться к нам не удалось. Двадцать пять минут штурмовки, и начинаем отход вдоль Ворсклы к Полтаве. Есть потери, сбито два «Ила», шесть «ЛаГГов» и три «МиГа». Потери в штурмовой группе от зениток. Немцы теперь их прячут. Открывают огонь с очень коротких дистанций, чтобы ракетами не досталось. Заградительного не ведут. Обучаются!
Садились с ходу, на последних каплях горючего. Я стоял на крыле и наблюдал за посадкой. Очень волновался за двухместные «Илы», у них топлива меньше всех, а покрутиться пришлось много и долго. Они сели все, правда один застрял на краю аэродрома, у него двигатель остановился. У остальных топливо еще было, и они выстроились в «коробочку» и садились. Прикрытия, как водится, не оказалось. Аэродром толком и артиллерией не прикрыт. Накроют – мало не покажется, немцы видели, что мы к Полтаве отходили. Поэтому «ЛаГГи» крутятся над аэродромом, и в первую очередь заливают горючее в «МиГи» и «Гу». «Гу» жрет топлива гораздо больше «ЛаГГа», и радиус у него меньше, если с форсажем поработать.
Подхожу к КП, там какой-то генерал от политики разносит моих истребителей, что они уклонились от боя и вернулись с перкалем на пушках и пулеметах. На петлицах «птичка» и два ромба. На рукаве – звезда. Представляюсь.
– Полковник Шкирятов, командир первой гвардейской смешанной дивизии.
– Дивизионный комиссар ВВС Юго-Западного фронта Гальцев. Полковник, почему ваши гвардейцы не стреляли?
– Эти? Стреляли, как видите, ракет под крыльями нет. Значит, шесть раз стрелял каждый.
– А пушки, а пулеметы?
– Это истребители непосредственного прикрытия. Немцы к строю этой эскадрильи не прорывались, а использовать боезапас, предназначенный для воздушного боя, им запрещено.
– Кем запрещено?! Каждый снаряд предназначен для гитлеровцев!
– А чем он мою задницу прикроет, если все выпустит по земле? Пальцем? Пальцем не получится. Эскадрилья выполнила свою задачу, мои штурмовики вернулись без потерь со стороны воздушного противника. И она подавляла работу ПВО. Именно такую задачу я им и ставил. Товарищ комиссар, почему так мало топливозаправщиков? Мне генерал Астахов сказал, что нас обслужат, но здесь нет ракет 82-РК.
– Возьмете РС-82 и повторите атаку.
– Это невозможно, товарищ комиссар. Эти ракеты не могут обеспечить подавление ПВО, и их будет в три раза меньше, чем требуется. И у меня приказ Ставки на перебазирование для смены двигателей и профилактического ремонта. Все машины выработали свой ресурс. Откуда я могу связаться с генералом Астаховым? Он в курсе, что я могу нанести только один удар. Я его нанес. Больше дышащие на ладан самолеты я в бой не пошлю. У нас скорость всего триста пятьдесят километров, моторы полной мощности не развивают. И здесь нет готовых «КМГ-100», а «КМГ-250» мы можем поднять только один. А это запрещено инструкцией по эксплуатации.
Глазки комиссара превратились в щелочки, острый подбородок еще более заострился. У него давно выработалась привычка, что его приказы не обсуждаются. Попытку перейти на крик я остановил подписанным Сталиным и Шапошниковым предписанием на вылеты, где вылет на Щербаки не был обозначен.
– Я и так выполнил ту работу, которую должны были делать люди, базирующиеся южнее. Щербаки находятся за радиусом действий моей дивизии. Далее ВВС фронта выправляет ситуацию самостоятельно, у меня есть другие, поставленные мне лично задачи. Действовать с аэродрома, где нет даже локатора, это подставить вполне боеспособную часть под штурмовой удар немцев. Дивизия является Резервом Ставки Верховного Главнокомандующего. Вот тут написано. Взгляните, товарищ дивизионный комиссар. Разрешите идти? Мне разбор полета провести нужно.
«Телега» на меня поехала в Москву, но не для того я слепил дивизию, чтобы ее угробили на неподготовленных позициях. А дыры затыкать пальцем я и сам умею. Четвертая эскадрилья ушла в Конотоп, мы – в Славутич. А комиссар вылетел в Киев. Понимая, что этим все не кончится, решил позвонить по ВЧ Сталину. Позывной я имел, но еще никогда им не пользовался для связи с ним. Только в Москву в Управление ВВС и по заводам звонил. Доложился о штурмовке кампфгруппы Клейста и о тех проблемах, которые возникли с техническим состоянием машин в дивизии. Практически только недавно прибывший 401-й ИАП и две эскадрильи 400-го полка боеспособны. Быстрой замены самолетов не предвидится. А нами пытаются заткнуть все дыры, которые образовываются каждый день. Сталин меня отругал за то, что я не докладывал лично ему.
– Поймите вы, наконец, что Резерв Ставки подчиняется мне, и от вас требуются ежедневные доклады о выполненной работе и положении на фронте. Вы
