Упала на остров ночь, первая наша с нею ночь после долгой-предолгой разлуки. От музыки мы дружно отказались, предпочли слушать прибой и треск ветвей от костра, от фейерверков отказались тоже, но уже консенсусом: один залп мне удалось отстоять – и был он похож на серебристую плакучую иву, ростом с телебашню…
Мы лежали на берегу, возле костра, даже в бунгало не пошли – а зачем? Постель и здесь можно расстелить, подальше от прилива, тем более что дождя, москитов, крабов не предвидится…
Оказывается, нам было о чем поговорить, даже и не погружаясь в подробности прошлой жизни каждого… Мы и не погружались, хотя по мелочам отметились тезисно…
Да, были… за одного из них даже замуж выходила… Нет, просто… не готова была к материнству и все такое… Курила, потом бросала… потом опять… финансовая сфера, офис-планктон, средний заработок… плюс какие-то «жировые отложения» от квартирного размена…
– Динечка! А вот ты мне про своих пассий, пожалуйста, ничего не рассказывай, ни соринки! Я понимаю, уверена, что у тебя были, но ты просто не представляешь, какая я ревнивая! Просто даже не представляешь! Пусть я лучше ничего этого не знаю!
– Машук, в любом случае – это все в прошлом.
– А почему он тебя убил?
– Не знаю.
– Но ведь он же не убил, ты ведь живой, ты ведь не зомби!
– Живой, и еще какой живой. И сейчас ты в этом убедишься, несчастная!
– Нет! О, нет! О небеса! Люди добрые, спасите меня от этого страшилища!.. Нет, нет, нет, не спасайте!
Заснули мы в обнимку, но порознь: Маша затемно, перед самым рассветом, а я уже на свету, через пять минут после Маши. Полыхающая во мне жадность к быстротекущему времени позволила нам спать всего лишь два часа, но при этом вполне даже выспаться. Тропическое утро на морском берегу выглядело превосходно: в сравнении со вчерашним днем и вечером – нисколько не хуже. Мы наперегонки бултыхнулись в прозрачные воды и только потом уже приняли душ, позавтракали… Маша настояла, чтобы завтракали мы в одежде, а не голыми, да пусть так и будет, не жалко: на мне холщовые штаны чуть ниже колен, а на Маше туника, но уже другая, нежели в Питере: предельно простого кроя, лимонного цвета, без узоров, из непрозрачного хлопка, длиною по колено и с глубоким вырезом. И я, и она босиком.
– А вырез-то тебе на фига?
– Для прельстительности. Хочу блистать красотой и сводить с ума окружающих.
– Надо же! Положи еще рыбки, пожалуйста, заодно в вырез загляну!..
– Диня, а ты опять стонешь во сне, я слышала. Тебе что-то снилось плохое?
– Ну… типа того.
– А что именно?
– Да не помню, – соврал я, – спросонок помнил, но уже забыл. А тебе?
– А мне очень доброе что-то снилось! Ромашки, я вспомнила!.. А что после завтрака будем делать?
Снился-то мне отец, не сам он и даже не его голос, а как бы его неудовольствие по отношению ко мне… Я пытался его в чем-то убедить, но, похоже, совсем не умею этого делать…
После завтрака у нас были полеты над океаном: я на воздушном змее, а Маша на игрушечной деревянной лошадке. Мы втроем, я, Маша и Мор, закладывали виражи, бочки, петли, всякие иные фигуры высшего пилотажа, а Букач сидела у меня в кармане штанов (сотворил один, специально для нее) и скрежетала помаленьку, вроде бы как тоже вполне довольная окружающей действительностью.
Потом пришла пора океанского серфинга: я пригнал с востока небольшое стадо горбатых китов и заставил их слегка порезвиться в открытом океане, Маше досталась обычная самка кита, а мне тоже китиха, но альбиноска. Уж я постарался, как следует пораскинув разумом: киты мчатся, ныряя неглубоко, а мы с Машей оседлали своих – и можем сидеть, стоять, скакать, поскальзываться, водою неопасно захлебываться – но оставаться при этом «на коне»! Самое удивительное – китам вроде бы как тоже это было в развлечение, а не в напряг! Я их потом отпустил, и мы бултыхнулись в неспокойные волны в далеком далеке от нашего островка.
– Динь, а здесь глубоко?
– Нет, километров семь.
– Я боюсь, забери меня отсюда!
– Да, мэм! – Я подхватил Машу на руки, залихватски свистнул и ракетой взмыл в синее небо, а крылья уже сами знали, докуда им расти и как за спиною воздух месить! – А почему у тебя закрыты глаза?
Маша действительно летела в моих объятиях, зажмурясь. И очень крепко в меня вцепилась.
– Потому что высоко и страшно, вот почему!
– Угу! На игрушечной лошадке не страшно петли Нестерова закладывать, а у меня на груди страшно!?
