– Чем он занят? – спросил Папа.
И сам себе ответил:
– Ну да, конечно. Он гоняется за этим придурком.
– За каким придурком? – опешил военный трибун.
– За
Тумидус обиделся:
– Я в курсе. Я не знал, что он придурок, – разговор о гипотетическом беглеце, нападающем на корабли, складывался всё хуже и хуже. – Я думал, он антис-псих. Антис-брамайн. Вероятно, антис-ребёнок…
– Одним словом, придурок, – карлик вздохнул. – Ты Кешаба видел? Тоже придурок, мозги набекрень. И не спорь со мной!
– Я и не спорю.
– Жалко, что я умираю. Я бы отправился на охоту вместо Кешаба. В крайнем случае, вместе с Кешабом…
– Куда это ты бы отправился? – проклятое «я умираю» билось в ушах военного трибуна. Торчало кляпом в глотке, мешало слушать и говорить. – Так бы Кешаб тебя и взял в компанию! Он сказал, это только их дело…
– Да, это дело антисов. Наше дело.
– Болван!
Нехорошо так называть умирающего. Некрасиво. Орать на умирающего и вовсе скверно. Но Тумидус не мог сдержаться:
– Каких ещё антисов?
Он сорвал фуражку, ударил кулаком внутрь, словно там была голова врага:
– Брамайнов! Кешаб так и сказал на Совете: «Это дело брамайнов!» Пусть, мол, никто другой даже не суётся…
– А что Рахиль? Она стерпела?
– Рахиль? Рахиль возразила, что дело общее, так он ей чуть в глотку не вцепился.
Папа дернул щекой. Облизал воспалённые губы:
– И Рахиль прислала тебя ко мне. От имени Совета антисов. Они не знают, что делать, и рискнули потревожить меня. Ну да, в другой ситуации они никогда бы…
Вот, напрягся Тумидус. Вот мы и добрались до главного.
– Нет, Папа, – глотку забили кляпом. Рот зашили суровыми нитками. Язык выдрали клещами. Военный трибун говорил, как толкал в гору неподъёмный камень: – Они категорически запретили мне тревожить тебя. Я, старый ты дурачина, здесь по собственной воле, вопреки мнению Совета. Когда они узнают о моей инициативе, они открутят мне голову. Они добрые, понимающие гуманисты, они сочувствуют и входят в положение. А я – злобный помпилианец, волк-рабовладелец. Я единственный, кто даже мёртвого поднимет, если это будет надо.
– Ай, молодец!
Папа запрыгал на заднице. Заколотил пятками по крыльцу:
– Бвана! Злобный бвана!
– Злобней всех! – откликнулся хор жён и детворы.
– Жестокий бвана!
– Палач! – ликовал хор. – Мучитель! Трупоед!
– Я не ошибся в тебе!
– Любимец Папы! Лучше всех!
– Хух, йух, йух!
– Значит, вопреки мнению? Хо-хо!
– Вопреки.
– Ай, умм, о-о-о!
– Значит, Рахиль идёт к чертям? Нейрам к чертям? Кешаб…
Папа замолчал. Повторил хриплым шёпотом:
– Значит, Кешаб не придёт ко мне на проводы? Только Рахиль и Думиса М’беки? Из антисов только Рахиль и молодой М’беки?! Нейрама я не приглашал, мы никогда не были с ним близки…
Тумидус вздрогнул. В бормотании карлика ему почудился страх. Ужас. Паника. Всё то, чему не было места рядом с Лусэро Шанвури в течение его долгой и насыщенной жизни. Жёны и дети продолжали плясать, распевая гимн, но вокруг крыльца образовался круг, нет, пузырь, кокон, откуда злые демоны выкачали весь воздух. Я задохнусь, подумал военный трибун. Мне нечем дышать. А дышать его страхом я не могу, нет.
– Кешаб не придёт, – раз за разом повторял Папа. Казалось, он приучает себя к мысли о крахе, катастрофе, провале архиважнейшего дела, вопроса
