– А-а-а! Прекратите!
– Что с вами? Вам плохо? Позвольте, я взгляну…
– А-а-а!
– Что это было?
– Не знаю, – доктор Йохансон пожал широченными плечами. Жест вышел детским. Казалось, он говорит, что не знает, кто разбил сахарницу. – Я не вникал в содержимое энграммы. Я просто остановил процесс повторного переживания. Извините, это нельзя сделать мгновенно, не рискуя повредить ваш рассудок…
– Вы изъяли это воспоминание из мозга кавалера Сандерсона…
Тиран полагал, что кричит. На самом деле он шептал: едва шевеля губами, упёршись в доктора стеклянным взглядом:
– Вы поместили энграмму в мой мозг…
– По вашему требованию, – оскорбился Удо Йохансон. – И, замечу, вопреки моим рекомендациям. Я предупреждал, что это может быть опасно.
– И после этого вы…
– Что я? В чём вы хотите обвинить меня?!
– …вы утверждаете, что не знакомы с содержанием энграммы?
– Утверждаю. И готов доказать это на любом суде. Допустим, хирург вырезал больному печень и отдал её в лабораторию. Пока больной в капсуле регенератора отращивает себе новую печёнку…
– В лабораторию? – буркнул Тиран. Он уже начал приходить в норму. – Почему не приятелю-людоеду?
– Хорошо, людоеду. Людоед поджарит печень с луком. Лаборатория проведёт анализы. Людоед отметит исключительно нежный вкус с пикантной горчинкой. Лаборатория укажет состояние внутридольковой дегенерации и очаговых некрозов. В любом случае хирург не будет знаком ни со вкусом печени, ни с внутридольковой дегенерацией.
– Вы хирург?
– В данном случае, да. Я психир. Я извлёк воспоминание, фактически скопировал его и передал вам в целости и сохранности. Оба действия я совершил в законном порядке, с разрешения носителя энграммы. Что помнил Гюнтер, что пережили вы – мне это неизвестно. Что не так с этой энграммой? Вы кричали…
