Я готов, подумал Яннем. Я знаю все, что должен, и справлюсь с этим. Им меня не сломить. Только надо все время держать глаза открытыми.
Держать глаза открытыми.
Глава 12
Поначалу это было легко. Намного легче, чем все, что он делал прежде, и осознание этого порождало в равной мере изумление, восторг, а еще – невольную мысль о том, что всю жизнь ему лгали. Во время обучения магии темной ее стороне уделялось предсказуемо мало внимания: это же скверна, ересь, преступление, разрушающее в равной мере и мир вокруг, и того, кто впустит Тьму в свою душу. Однако считалось, что дать ученикам хотя бы самые общие представления о Тьме необходимо, чтобы они смогли узнать ее, если встретят на своем пути. Узнать – и ни в коем случае не пытаться дать бой, а бежать со всех ног. В Митриле нашлось бы очень немного магов, способных схлестнуться с Тьмой, и, пожалуй, ни одного, способного ее усмирить. Потому отношение к Тьме в юных магах пестовалось такое же, как в крестьянских детях к оркам: увидишь, узнаешь – беги.
Брайс увидел Тьму и узнал ее. А Тьма увидела и узнала его.
Он не побежал.
Он не был глупцом, отнюдь. Понимал, что за все придется заплатить свою цену. Но он ведь не собирался отдавать себя Тьме целиком – и да, он понимал, что, сделав по этой тропе хотя бы один шаг, повернуть назад уже почти невозможно. Но все дело в том, что там была не только Тьма. Там была еще его мать. Эльфийка Илиамэль и ее древний, замшелый Дом, увязший в изживших себя традициях, неспособный открыться новому, даже если оно сулило огромную силу. Неудивительно, что они отвергли Илиамэль, когда она попыталась указать им новый путь. Но она все же сумела найти того, кто способен пройти по этому пути. Она сама произвела его на свет.
После недолгого визита во Тьму в компании виконта Эгмонтера Брайс как следует потряс Лорда-хранителя. Тот, впрочем, смог сообщить немного: существуют источники Тьмы, из которых можно черпать силу, и те, кто знает, как это сделать. Эгмонтер, безусловно, был одним из таких сведущих. Равно как тролльи и орочьи шаманы.
– Источник тлел много лет, – объяснял Эгмонтер с видимой неохотой, все еще поглядывая на Брайса с некоторой опаской. – Он сплетен из темной и эльфийской магии в равной мере. Ваша мать умерла, а вы тогда еще были ребенком, поэтому источник как бы впал в спячку. У меня налажена система, отслеживающая такие источники, но ваш я не чувствовал вплоть до смерти короля Лотара.
– Значит, отец погиб из-за того, что источник пробудился и сумел перебить его магию в тот день. Но почему он пробудился? Что случилось?
– Вы, – поморщился Эгмонтер. – Вы случились, мой принц. Вы росли, учились, набирали силу. И хотя обучали вас люди, но на самом деле то, как вы колдуете, имеет куда больше отношения к магии Леса. В какой-то момент силы, источаемой вашей аурой, стало столько, что Серебряный Лист в подземелье под горой учуял ее. И проснулся.
– А вместе с ним проснулась и скверна, которой он запачкан, – закончил Брайс. – Выходит…
Он оборвал себя на полуслове, не желая раскрывать перед Эгмонтером душу, но слова отпечатались в его мозгу: «Выходит, я повинен в смерти отца». Не по своей воле, но именно он это сделал. Что ж. Теперь самое меньшее, что он обязан – сделать так, чтобы эта жертва оказалась не напрасной.
И, кажется, Брайс уже знал, как искупить вину.
Орки тоже чуяли Тьму. Вряд ли они также чуяли Серебряный Лист и священный меллирон, на теле которых ветвилась поросль Тьмы, но страстное желание орочьих шаманов завладеть новым источником темной магии было вполне объяснимо. Как и их спешка. Ведь стоит узнать об источнике людям, и они сделают все, чтобы его уничтожить. Хотя это вряд ли удастся теперь, после гибели Иссилдора. Но вряд ли орки загадывали так далеко: они увидели шанс отвоевать Митриловые горы и торопились им воспользоваться. Однако горы принадлежали людям. Ну… не только людям, если начистоту. Еще одному полуэльфу.
Но это ЕГО горы. Его родина. Брайс никому не собирался ее отдавать.
Он вернулся на Скорбный Перевал и стер орков в порошок. В буквальном смысле. Брайс слышал, как хрустят их кости и рвутся жилы, перемалываемые пастью гор, слышал истошные, звериные вопли, чудовищный вой, который исторгали орочьи глотки, захлебываясь собственной кровью. И он слышал горы. Слышал ущелье, так, как за месяц перед тем слышал лед: природа возмущалась насилию над собой, но подчинялась, не могла не подчиниться. Только на озере Мортаг это сделали восемь сильнейших магов во главе с Иссилдором. А в ущелье Смиграт Брайс сделал все это один.
Ну… не совсем один. Тьма вела его за руку. Серебряный Лист и скорченное, сухое дерево меллирон стали для Брайса связующим стержнем, амулетами, направляющими сгусток Тьмы, пульсирующий на костре из костей. Они направляли Тьму в самую сердцевину Брайса. Он ощущал это именно как сердцевину, потому что сам в этот миг становился деревом – согнувшимся под бременем обвившей его черноты, сожранным Тьмой, и в то же время оберегающим ее хрупкий огонек, что тлел на костяном костре. И также Брайс становился эльфийским мечом – разящим врага, разрубающим ткань мироздания, выпускающим кишки всему сущему. Это было… упоительно. И так ЛЕГКО. После сражения у озера Мортаг Брайс чувствовал себя, точно фрукт, выжатый до кожуры, хотя колдовал тогда в связке с полудюжиной сильных магов. В ущелье Смиграт ему не помогал никто, и он совершенно не устал. Напротив: вопли, хруст костей и кровь, брызжущая на лицо, подпитывали его силы, утоляли голод и жажду, приносили наслаждение, какое он до сих пор ведал только в объятиях женщины. Пропуская Тьму сквозь себя, Брайс возбудился так, как никогда раньше – во всех смыслах этого слова. Это было и больно, и страшно, и так хорошо; больше всего – хорошо.