Романов оглянулся, Маргарита замерла в оцепенении, а Борис, вплотную придвинувшись к Романову, что-то судорожно искал по карманам.
— Пасть, красть, власть, хрясть! — слышал Романов оформившиеся крики толпы.
Слова превращались в музыкальный ритм, под который хотелось раскачиваться. Первые ряды приближались.
Романов понял, что через минуту его сдернут вниз с паровоза в толпу, и все будет кончено. Он выхватил из-за пазухи желтоватые листки и поднял руку вверх.
— У меня есть то, что вам нужно! — крикнул он в толпу.
Рукопись Мироедова произвела требуемый эффект. Волна остановилась, зато Маргарита накинулась на него с удвоенной силой:
— Отдать, немедленно отдать! Эту гнусную подделку мы предадим пламени! — ее басовитый обычно голос срывался теперь на визг.
Романов протянул ей рукопись, она зажала ее в могучей ладони, забралась на тендер паровоза, и победно затрубила слова нечленораздельной молитвы. Борис тоже забрался наверх, закричал и затряс кулаком под самым носом Маргариты.
— Двигай назад, — раздался негромкий мягкий голос из-за спины, и Романова потянуло вглубь площадки. Он не сопротивлялся.
— Сейчас они придут в себя, — продолжил голос.
Романов, наконец, нашел в себе силы обернуться, и увидел Семена, который настойчиво оттирал его к дальнему краю площадки. Поверх его свитера с высоким горлом сейчас была надета лоснящаяся кожаная куртка, двигался он плавно и мощно, как медленно катящийся стальной шар.
Раздался оглушительный свист, паровоз вздрогнул, выбросил из трубы облако белого пара, которое как одеяло накрыло Бориса, Маргариту, толпу внизу и все вокруг, и резко дернулся вперед. Перед глазами Романова мелькнула кожаная куртка Семена.
Паровоз потащило прямиком на витраж, в торец зала. Железная махина набирала скорость, Романов едва успел сжать руки на поручне и зажмуриться перед тем, как цветное стекло хрустнуло подобно толстому льду, и со звоном рухнуло вниз. Романов оглянулся — Бориса и Маргариты на паровозе уже не было. Черные скрюченные фигурки, выбирались сквозь пролом в стеклянной стене, потрясая руками бежали за ними по рельсам, и швыряли вслед обрезки труб. Романов почему-то ждал выстрелов.
В ушах грохотало, Романов сидел на полу в узкой кабине паровоза, Семен распахивал и захлопывал лязгающую дверцу топки, забрасывая туда угольные брикеты. Он делал это привычными, хорошо выученными движениями, а его бледные, словно припудренные алебастровые щеки не тронул даже легкий румянец, несмотря на весь жар от угля. На Романова он не смотрел, словно забыл о его существовании. Романов поднялся и вышел на боковую площадку. Железные листы обшивки прыгали под ногами, из трубы вырывался уже не белый, а серый дым, и казалось, что паровоз из стальной махины превратился в жестяной дребезжащий макет, готовый развалиться на любом стыке рельсов. Холодный ветер бросился ему в лицо радостным щенком. Романов оценил красоту момента — лихой паровоз летит по окраине города, обгоревшего, пустого, похожего на эскиз углем. Жаль, что кругом не прерии и гонятся за ними совсем не меднокожие и справедливые индейцы из кинофильмов его детства.
Опять его куда-то тянут за шкирку, а ведь ему нужно на вокзал. Никаких сомнений, два белобрысых затылка ему не померещились. Где они сейчас, с кем? И что делать? Вернуться или переждать? Из советчиков сейчас только невозмутимый человек-гора — Семен. На кой черт он им всем сдался? Может, хватит с него погонь? Забрать пацанов и забыть этот бесплодный и сумасшедший город навсегда?
Романов вспомнил теорию одного гроссмейстера, он давно не думал о ней. Мысль была несложная: просчитывать ходы вперед — это ошибка. Нет смысла работать с вероятностями, если ты неверно оцениваешь свое положение на доске в настоящий момент. Ресурс будет истрачен впустую, и как результат — проигрыш. Увидеть себя в окружении возможностей и опасностей, узнать себе цену — только так следующий ход станет решающим. Кто его противник? Все эти недели в городе он, как ребенок в песочнице, радовался случайным находкам и совпадениям. Понять бы, где он находится… Дареный талант, дар предвидения и знание причин всего и вся — это же обман, иллюзия. Неверно определенная точка отсчета для самой слабой фигуры. Он — глупая пешка, окруженная сильными игроками, ведущими армии к своим целям и использующими его неизвестно для чего. Где теперь восторженный историк Романов со своей черной папкой в руках…
— Куда едем, шеф? До Литейного подбросишь? — он просунул голову в окошко, где Семен сражался с топкой, еле удерживаясь на ногах в раскачивающейся кабине.
— Поезд следует без остановок, — сказал сквозь грохот тот, захлопывая закопченую дверцу. — Конечная станция — завод. Лично я там выхожу.
Романов оглядел кабину с прыгающими стрелками манометров, рядами вентилей и рычагов:
— Мощный зверь. Чем я заслужил? Угнать ради меня такой транспорт… или это похищение? — спросил Романов.
— Пропищала блоха на спине у слона, — усмехнулся Семен. — Вовремя тебя толпой на паровоз вынесло. Трогаться уже хотел. Повезло тебе, что не нарушил мои планы, большая твоя удача.
Семен оглядел Романова своими совиными глазами, присел на корточки и закурил. Его свитер, и огонек сигареты, и сладковатый дым создавали невозможное здесь чувство уюта и спокойствия.
— То есть сдавать вы меня не собираетесь? — уточнил Романов.
— Не собираюсь. И советую сойти, чтобы не мешать. Дальше взрослые дела начнутся, тебе неинтересно будет, — Семен встал и ногтем большого пальца ударил по стеклу манометра.
