— Так что, Митя, никогда, никогда больше не говори мне про то, что ты сделал сам. Сделал все я, понятно, малыш?
Дамба рухнула, Романов вскочил, схватил Макса за ворот рубашки, но тот подмял его под себя и уронил на пол, крикнув: «Лежать!»
Тут же в дощатые двери застучала барабанная дробь, а потом зазвенело и зашлепало по обшивке вагона.
Сверху посыпалась мелкая стеклянная труха, и она заколола щеки и шею, как одеколон после бритья. Стеклобой стеклобоя, отстраненно подумал Романов. Его охватило неприятное и мутное оцепенение, он стал игрушечным оловянным солдатиком, опять ничего не решающим. Ему нужен был спокойный разговор с Максом и все. Он справился бы, смог…
— Быстро переворачивай! — зашипел ему в ухо Макс.
— Что? — не понял Романов.
— Идиот, — процедил Макс, согнувшись подскочил к зеркалу, и бережно опустил стеклом вниз.
Два ящика накренились, но он успел удержать их плечом. Сквозь щели прорезались солнечные лучи и ослепили Романова.
— Сейчас бы все и закончилось, никто не следит за историческим достоянием. Даже за своим личным никто не следит, да, дружище? — с ухмылкой сказал Макс, опускаясь на пол рядом с Романовым. — Там снаружи этот чекист хренов, Семен. Устроил засаду… Видишь, упорный какой. Мужик дельный, но дюже нервный. Ну, ничего, доедем, а потом и перевоспитаем.
Спустя время, Романов не смог бы сказать, пять ли минут прошли или час, поезд заметно сбавил скорость, вокруг наступила тишина.
— Приди в себя, Митя, — Макс жестко посмотрел на него. — Нас заставляют действовать обстоятельства.
Я взрывал не старика, я взрывал синих, если ты вдруг не заметил. Нас бы поймали вместе со стариком, распотрошили, и он бы сдал сторожку мгновенно. Ты думаешь, Семен честный и праведный служитель системы? Нет, такой же ищущий счастья, как мы с тобой. Только выводы он сделал бы, ох, какие неправильные…
— Ты зачем спрашивал меня про учительницу? — Романов внимательно посмотрел на Макса.
— Мы на финишной, и накал борьбы дошел до предела, — ответил Макс и отхлебнул из стакана. — Эта неуемная природная сила каждый день подсылает мне кого-нибудь эдакого. Лично ты удостоил меня визитом трижды. Точнее, твои двойники. Убивать я тебя… их, — Макс поправился, — не могу, нам город нужен целый, невредимый и в новенькой пластиковой упаковке. Приходится только выводить их на чистую воду. Но тебя-то я всегда смогу отличить, — и Макс подмигнул ему.
Романов отвернулся:
— Я давно не с тобой, Максим Юрьевич. Не тяжело тебе, быть одному и всегда в белом? Всегда на коне, всегда при луне?
Макс поправил очки и принялся поднимать зеркало.
— Ну-ка, ну-ка, не повредили ли мы самое ценное… А ты изменился, Митя, — сказал Макс, смотря на Романова в отражении. — И ты мне таким не нравишься.
— Как выяснилось, я много кому не нравлюсь. Почти всем. Что ты собираешься делать дальше? Город в руинах, завода нет.
Макс с сожалением вздохнул:
— Ну отчего ж ты так плохо меня знаешь, дружище? Склады забиты стеклами доверху, часть я спрятал. Наш санаторий для всех желающих будет функционировать лет сто — сто пятьдесят. Да и завод можно восстановить, технологии известны. — Макс постучал пальцем по голове. — А еще я хочу, чтобы ты был главным здесь. Работа тихая, непыльная, при мне.
— А люди? — сказал Романов.
— Заканчивай, Митя, — поморщился Макс. — Люди превратились в крыс, мечущихся по городу, не зная, что им делать. Оглянись — кругом звери, они больше не станут строиться и заполнять бумажки, время прошло. Сейчас они жадны, голодны и очень злы. Угадай, между прочим, на кого? Они ждут прихода новой силы. Люди всегда будут ждать лучшей участи. Грести бонусы, и ждать. Будут мучиться, приезжать сюда снова, и опять ждать. Я этого насмотрелся. Скоро, очень скоро мы получим пульт управления и поставим его на службу всем желающим. Понятно?
— Мне — да, — Романов поднялся и тоже подошел к зеркалу. — Остался всего один вопрос, Максим Юрьевич, — что ты собираешься делать с своим другом Митей Романовым, когда доберешься куда хочешь? Ну, если он не захочет делиться пультом?
Макс продолжал смотреть в глаза отражению Романова.
— Митя, что было написано на сарае за Сашиным домом?
— Со стороны забора, на верхней планке?
— На верхней планке, — Макс не отводил глаза.
Романов отвернулся и смотрел на то, как двигаются солнечные лучи, как они подрагивают и рисуют пятна на полу вагона. Он вспомнил, как карандашные линии заполняли белый лист, когда она рисовала. И ее испачканные тушью пальцы, и прядь за ухом, искусанные в задумчивости губы.
— Не помню. При чем сейчас Саша?
— При том, — Макс заговорил зло и быстро. — Это твое больное место. Буду жать, пока ты не очухаешься. Не хочешь становиться взрослым? Заставлю. Именно за этим сараем я рассказал Саше про компас. И когда она немножко подросла, утешил ее на твой счет, хорошая девочка была, нежная. И
