— Да говори ты толком, кто, чего, где? — спрашивали ее наперебой.
— Что вы набросились на больную женщину! Еще чуть-чуть, и у меня тромбоз начнется! Степан Петрович… Архив горит… А он туда… ну что он там забыл?! Партбилет? А потом обратно… — задыхалась она. — А потом снова туда и обратно… Если выбежал живой… Ну зачем так рисковать? И потом… больше никто его не видел… Я вам первая… — ее усадили на ящик и стали подробно расспрашивать.
Всхлипывая, она наконец рассказала, что была у архива, где тоже полыхал пожар, а машину туда не дали, начальство, говорят, не разрешило. А он ворвался в горящие двери и не вернулся.
— Спасу, говорит, наше наследие! И в огонь кинулся, как в пивной ларек! — Бэлла трясла кулаком. — Герой!
— Что ты голосишь, курица, нашли его, что ли? — выкрикнул едкий голос Бориса.
— Да кто ж тебе найдет его, пламя такое, что можно город обогреть, — деловито ответила Бэлла. — Нечего было трогать Мироедова за дух голыми руками, открывать рукопись! Не зря он ее в стену запечатал! Косточки его разворошили, прилюдно прочли его позор, вот он и разбушевался! — окончательно успокоившись договорила она.
Романов сжал зубы. Вот тебе и загадали желание, черт бы побрал эту каланчу. Черт, черт, но это мы еще проверим, никто его не видел, тела не нашли. Без паники. И машины нужны были на заводе — там целый цех под угрозой. Взлетел бы весь город — никаких архивов не осталось бы. Мысли его заметались, но среди них Романов с отвращением отметил одну: «Туда и потом обратно… что старик, интересно, успел вынести?»
Сквозь бормотание и гвалт раздался звонкий голос Кирпичика:
Он стоял на ящике и оглядывал толпу с победной улыбкой. Толпа на секунду затихла, но тут же продолжила обсуждение. Романов первый раз за день улыбнулся. Вихрастая голова Кирпичика дернулась и исчезла, сквозь толпу было видно, как Света тащит его за рукав, отвешивая подзатыльники. Романов догнал их.
— Света, как у вас дела? — спросил он, подбегая. Он был очень рад видеть ее и Кирпичика. Ему даже захотелось обнять их, но он сдержался. — Что у вас тут?
— Мы тут пытаемся справиться… — она посмотрела на него с жалостью, — тебе… вам, наверное, нельзя здесь. Они не захотят, — она растерянно огляделась.
Раскрасневшийся Воршоломидзе устраивал навес от солнца, натягивая занавеску между деревьев, Борис, наваливаясь всем телом, катил тачку, груженую новенькими ведрами. Шумные ребята вываливали обугленную мебель из окна первого этажа, мужики возились с пожарным краном. Романову захотелось присоединиться к работе и заглушить чувство вины — мало того, что он не может справиться с бедой, так еще есть вероятность, что причина этого несчастья — именно он.
Но никто в его помощи почему-то не нуждался. И, странное дело, почти каждый, проходивший мимо Романова, бросал на него злобный взгляд или поспешно отводил глаза. Несколько человек тянули шланг от пожарного крана и, не сказав ни слова, оттеснили Романова, который собирался встроиться в шеренгу.
Придерживая на ходу объемную шляпу и заглядывая в блокнот, к Романову подошла девушка. На блокноте он прочел надпись: «Вечерний желающий». Корреспондентка — вот тебе, наконец, и пресса. Она, приблизившись и, вероятно, узнав его, неопределенно промычала, закрыла блокнот и вернулась к дереву, под которым сидела.
Делаешь для них все, что можешь, рвешь себя в куски, и вот тебе… Он вспомнил, как сидел многие часы, как старался наладить работу этой хромоногой системы для этих вот, которые сейчас шипят и бросают косые взгляды. Находишь для них эту каланчу, хочешь, чтобы они перестали страдать… Он бормотал себе под нос и почти уже сам был уверен, что каланчу он искал для людей и очень скоро устроил бы туда доступ. Он почти забыл и про наряд милиции, и про «неконтролируемый поток желающих», и про свое твердое намерение уехать. Мысль о пацанах промелькнула среди суеты, как спина серебристой рыбы под толщей льда, промелькнула и опять легла на дно.
— Собака! Девочка! Осталась собака! Там! — раздался крик.
Петр Пиотрович, спотыкаясь, бежал через двор и простирал руки не то к небу, не то к верхним этажам.
