Цвет жизни

моего благословения и в моем сопровождении — появилась в репортаже, снятом для телепередачи Уоллеса Мерси. Он всячески ее защищал, превозносил до небес ее храбрость, после чего вручил ей чек на частичное покрытие расходов, которые она понесла, вынужденно лишившись работы на несколько месяцев, — это пожертвования от людей со всей планеты, от Ист-Энда до Йоханнесбурга. После передачи мы прочли записки, приложенные к некоторым пожертвованиям:

Я думаю о вас и о вашем мальчике.

Я небогат, но хочу, чтобы вы знали: вы не одна.

Спасибо, что имели мужество бороться там, где я не смогла.

Мы узнали о Бриттани Бауэр, пребывающей в состоянии, которое сторона обвинения именует стрессом, а Рут — явным сумасшествием. От Терка Бауэра и Фрэнсиса Митчема по-прежнему ни слуху ни духу.

— Как вы узнали? — спросила меня Рут после разгрома, случившегося, когда Уоллес привел в суд Адель Адамс, чтобы та «нечаянно» наткнулась на Фрэнсиса и его дочь.

— Интуиция, — ответила я. — Просматривала данные о скрининге новорожденных и заметила то, на что прежде никто из нас не обращал внимания, потому что мы все думали только о MCADD, — серповидную анемию. Я вспомнила слова неонатолога, что эта болезнь поражает афроамериканское сообщество чаще других. А еще — как Брит во время дачи показаний сказала, что не знала свою мать.

— Как все сложно…

— Да, поэтому я копнула чуть глубже. Серповидную анемию наследует каждый двенадцатый афроамериканец. И один белый из десяти тысяч. Внезапно я поняла, что все это далеко не случайно. И позвонила Уоллесу. Остальное он сделал сам. Именно он узнал из свидетельства о рождении Брит имя ее матери и сумел ее выследить.

Рут посмотрела на меня:

— Но ведь это не имело ничего общего с вашей задачей.

— Ага, — согласилась я. — Это был ваш подарок мне. Я сочла, что именно он идеально подчеркнет лицемерие всего этого дела.

Теперь, на исходе второго дня безрезультатного совещания присяжных, мы становимся слегка чокнутыми, как после долгой тюремной отсидки.

— Что там у тебя? — спрашиваю я у Говарда, составившего нам компанию в ночных бдениях. Он лихорадочно набирает что-то на своем телефоне. — Срочное свидание?

— Ищу разницу в сроках за хранение крэка и кокаина, — отвечает он. — До 2010 года осужденный за хранение с целью сбыта пятидесяти и больше граммов крэка получал минимум десять лет тюрьмы. Чтобы получить столько же за кокаин, нужно было толкнуть пять тысяч граммов. Даже сейчас сохраняется несоответствие приговоров в восемнадцать раз.

Я качаю головой:

— Зачем тебе все это?

— Подумываю об апелляции, — восторженно заявляет он. — Это явный прецедент дискриминации при назначении приговора, ведь черные садятся в тюрьму за наркотики на двадцать процентов чаще белых.

— Говард, — прошу я, потирая виски, — выключи свой чертов телефон!

— Все плохо, да? — говорит Рут. Она трет руки, хотя отопление включено и в комнате жарко, как в тропиках. — Если бы они собирались оправдывать, то наверняка не стали бы тянуть.

— Отсутствие новостей — тоже хорошая новость, — лгу я.

В конце рабочего дня судья снова вызывает присяжных в зал суда.

— Вы приняли решение?

Встает старшина присяжных:

— Нет, Ваша честь. Мнения разделились.

Я знаю, что судья не откажет себе в удовольствии обратиться к присяжным с пламенным призывом быть беспристрастными и уважать мнение друг друга. Он с величественным видом поворачивается к жюри:

— Государство потратило большие деньги на то, чтобы этот суд состоялся, и никто не знает обстоятельств дела лучше, чем вы. Поговорите друг с другом. Поделитесь мнениями, чтобы нам не пришлось все начинать сначала.

Жюри отпускают, и я смотрю на Рут:

— Вам, наверное, домой надо.

Она смотрит на часы:

— У меня есть еще немного времени.

И вот мы идем в центр города, плечо к плечу, ежась от холода, чтобы выпить по чашке кофе.

Спасаясь от колючего ветра, мы ныряем в людный и шумный магазин.