своры носились по городу в поисках очередной жертвы, которую они тут же разрывали не мелкие беспомощные части. Даже вооруженные группы людей подвергались безжалостным нападениям огромных стай и были съедаемы до белых костей, которые разносили по своим жилищам наиболее слабые представители их популяции. В этих нападениях, да просто в их поведении, просвечивала некая стратегическая продуманность, осмысленная последовательность поступков. Некоторые из них вступали в деловые контакты с оставшимися людьми, используя профессиональное умение последних и антропологические навыки, столь недостающие всем зооморфным существам. Коллаборационисты спокойно перемещались по городу в любое время каким- то специфическим образом, словно наделенные охранительными сертификатами или определенным напыленным запахом, распознаваемым всеми собачьими особями. Тайные отряды сопротивления, прятавшиеся в канализационной системе города, практически не имели никакой возможности обнаружиться. Тем более что были атакуемые сравнимыми по количеству и ярости с собачьими полчищами свирепыми стаями подземных крыс, спокойно поделившими с первыми зоны влияния. Людям явно не хватало свежих идей и харизматического лидера.
И тут появляюсь я, думалось мне на плечах отца.
– Эй! – вскрикивал я, призывая.
– Что? – отец поднял голову.
– Что? – переспросил я.
– Что ты вскрикиваешь? Тебе больно?
– Не-ееет, – расслабленно улыбаясь, протянул я.
Мы уже миновали многочисленные мелкие изгороди и штакетники. В конце, повернув налево, дорожка ровно вывела нас к заветному дому с двумя фланкирующими террасами. Двери и окна левой из них были настежь растворены. На высоком крыльце в пять ступенек стояли сгрудившиеся родственники.
– Припозднились, припозднились, – приветствовали они нас хором.
– А-ааа… – махнул рукой отец и первым стал подниматься по ступенькам. Он пригнулся, дабы я, возвышавшийся над его головой, мог проплыть в дверной проем, и мы прошествовали на затененную террасу.
– Э, Саня, никак с болельщиками «Динамо» повстречался, – пошутил родственник, заметив синее пятно на лице отца. Дело в том, что все мужское население огромного, разветвленного семейства дружно и яростно болело за «Спартак». А в те времена подобное боление стало действительно родом умственного помешательства. Встретить на пути болельщиков противной команды было немалым риском для жизни. Обычно толпы страстных мужчин сходились на больших открытых пространствах пустырей, которых в то время существовало немалое количество. Как правило, сходились после матча, дабы одним выместить обиду, а другим укрепить торжество. Милиция в такихслучаях предпочитала не вмешиваться. Просто вызывались подкрепления, окружавшие место ристалищ, не пропускавшие туда подходивших со всех сторон новых болельщиков. Возникали два круга яростных, поистине мифологических, кровопролитных сражений – внутренний, высший, истинный, где сражались выделенные адепты кумиров, и внешний, где толпы страждущих приобщиться сакральному действу пытались прорвать кордоны ограждений. Обычно прекратить сражения могли только следующие встречи обожаемых команд. Матч как раз должен был состояться сегодня, так что синяк на лице отца показался несколько странным.
Все, охая и ахая, бросились рассматривать его. Сам же отец, опустив меня на плетеную скрипучую кушетку, криво улыбался, чувствуя моментальную боль, когда пытался равномерно растянуть губы в обе стороны. Мать в сторонке шепталась с теткой. Обе бросали то на отца, то на меня озабоченные взгляды. Я сидел расслабленный, глупо улыбаясь. Сестренка строго стояла рядом со мной, как-то даже осуждающе поглядывая на окружающих. Я окончательно раскис. Машинально хватаясь за изогнутые поручни кушетки, с удивлением обнаруживал временами то пухлую руку сестры, то сухую и изящную руку матери, кривил губы. Притащили матрац, подушку и громадное ватное одеяло, поместили их на тахту и водрузили меня среди всего этого. Я моментально утоп в безумном количестве приминающегося реквизита, с трудом высовывая оттуда бледную, коротко стриженную, белесую голову. Убедившись в моей обустроенности, все занялись делом. А дело было обычное. Дело было праздничное и семейное. Дело было серьезное.
Посредине террасы, как обычно, соорудили гигантский стол, накрыли плотной белой скатертью с какими-то скромными вышивками по краям. Посредине поставили непременный сосуд с огромным благоухающим букетом свежей сирени. Мелкие синеватые ее цветочки тут же усеяли, как булавочками, белое сияющее пространство скатерти вокруг вазы. Расставили тарелки и в порядке разложили массивные ложки, вилки и ножи старого тусклого серебра. Расселись. Во главе стола поместилась суровая небольшая баба Лена, удивительно напоминавшая мою маму, но более сухая и удивительно величественная. Гигантским половником она разливала щи в строго заведенном порядке – первым шел отец, затем муж тети Оли. Затем она наливала себе. Потом дочерям. Потом следовал, присутствуй бы за столом, я. Последней оказывалась моя сестренка с ее собственной, разукрашенной цветами тарелкой. Собственно, у всех были свои заведенные тарелки, которые ни при каких случаях не могли быть перепутаны или использованы кем-либо другим. Бывало, они месяцами хранились в девственной чистоте, ожидая так часто отлучавшихся в командировки отца и мужа тети Оли. Моя тарелка, схожая с тарелкой сестры, стояла рядом с материнской. Меня спросили, буду ли кушать. Я тихо отрицательно покачал головой. В отличие от обыкновения не стали упрашивать и заставлять.
– Пусть отдохнет, – уговаривала маму тетя Оля, положив свою плотную руку на мамину изящную.
– Оставьте его, – властно сказала бабушка, и все принялись за дело.
