опустил ноги и ступил на прогретые доски пола. Подошел к столу, привстал на цыпочки, оглядел его остатнее убранство. Взял из вазочки конфету. Потом взял вторую. Я не привык оставаться здесь в одиночестве и как заново опознавал все окружающее – кусты сирени, вваливающиеся в открытое окно, темные провалы, взблески многочисленных стекол, кое-где выщербленные, объеденные крысами, обитавшими под террасой, длинные доски пола. Повернулся и медленно направился в глубину сумрачной квартиры. Я шел вдоль стены, как слепой последовательно касаясь, прослеживая левой рукой поверхности всех предметов и стен. Вышел во вторую огромную комнату. Ощутив под рукой прохладный кафель встроенной в стену высокой печки, прижался к ней спиной. Обычно зимой с мороза втаскивали небольшие поленьица, бросали их, промороженные, с остатками снега, на металлический поддон около печки. Затем с помощью бумаги и заранее приготовленных щепок разжигали огонь. Нагибаясь, заглядывали внутрь, по-смешному надувая щеки и протирая слезившиеся от дыма глаза. Я садился на скамеечку и, пока не закрывали дверку, смотрел в пылающую пещеру. Естественно, зачастую огонь, словно выманенный моим или чьим иным пристальным взглядом, выплескивался наружу. Он моментально охватывал весь деревянный обиход тогдашних насквозь деревянных обиталищ. С дома он перекидывался на соседний – и пошел! и пошел! Хватало каких-то часов, чтобы пламя объяло всю охватываемую взглядом Москву. Ну, да не мне вам рассказывать. Да все и не так. Вернее, все так, да не в том смысле и не в то время. Да и вовсе я не про то.
Тут издали донесся резкий кошачий весенний голос. Тягучий, противный, но манящий. Привлеченный им, я медленно двинулся в сторону террасы. Я шел, чуть склонив голову, по дороге оглядывая знакомые мне стены жилища, увешанные знакомыми разномерными фотографиями различных родственников различных времен. Только однажды мое внимание отвлек портрет молодцеватого человека в старой военной форме и с шашкой, сжимаемой между коленями обеими руками. Его круглое улыбающееся усатое лицо казалось удивительно кошачеподобным. Внизу какой-то изящной закорючкой был выведен «1913 год», а рядом имя фотографа. Ненадолго задержавшись, я снова продолжил свой путь.
Зажмурив глаза от разнообразных резких бликов, отражаемых бесчисленными стеклами мелко разгрифленных окон, я вышел на светлую террасу и подошел к распахнутым ставням. К ним вплотную подступали прямо врывавшиеся в дом, густо разросшиеся кусты разнообразнейших пород. Бывало, в отдельные, наиболее погодно-климатически благоприятствующие года их буйство переходило всякие границы. Подгоняемые теплыми дождями и жарким солнцем, они стремительно заполняли все свободное пространство двора. Мощные стволы пробивали стены жилых домов и вползали в помещение, опутывая мебель, убранство комнат, предметы быта, не оставляя ни малейшего жизненного маневра. Тяжелая влага душных испарений заполняла квартиру. Порой ветви и стволы хватали, опутывали нерасторопных, заспавшихся людей. Вырваться из их корявых объятий не было никакой силы. Они что-то шептали на ухо, уговаривали, утешали и увещевали, постепенно поглощая, растворяя человеческий организм. И таких попадалось не мало. Потом же, укрепившись, разросшись, они просто хватали на бегу, затягивая в себя. Они выбрасывали гибкие стремительные отростки в соседние дворы, на крыши соседних домов, заполоняя и поглощая их. Вскорости весь город был опутан заполонившими его растеньями. Проезжавшим стороной на безопасном расстоянии путникам это издали представало пышным, немного диким, беспорядочным пиршеством безумствующей, освобожденной природы. На всякий случай они делали большой крюк, огибая шевелящееся живое зеленое месиво. Однако же постепенно внутри его зарождалась какая-то иная, своя приспособившаяся жизнь. Мелкие существа, напоминавшие эльфов или гномиков, ускользали от хватких жестких корневых петель или колец ветвей, перебегали с места на место, протягивали связь, устраивали поселения. Тут же возводили строения, прихотливо изгибавшиеся среди переплетения стволов, принимавшие изощренную форму пустых объемов среди хитросплетения стволов, веток и корней. Начали налаживаться экономика, торговля, транспорт, культура, даже туристические обмены со свободными территориями. Постепенно растения, выживаемые с места своего недавнего владычества, вынужденно уступали медленной упорной настойчивости людей. Все постепенно возвращалось к первоначальному статусу. Мало кто мог припомнить совсем недавнее растительное безумие, словно его и не было. Да и было ли оно? Не знаю. Никто не смог мне доказать этого в неопровержимой достоверности. Да и вообще я совсем не о том. Я совсем, совсем о другом. О не менее мучительном, но личном.
Выглянув из окна, на круглой проплешине как раз под собой я обнаружил сидевших в небольшом отдалении друг от друга двух жмурящихся кошек. Вернее, кота и кошку. Изредка они как бы безразлично обменивались отвратительными тягучими воплями. Я прокричал им что-то подобное же, но они нагло даже не обратили на меня никакого внимания. Я поискал под рукой, чем бы таким запустить в них. Не обнаружив ничего достаточно тяжелого, нащупал только какой-то отскочивший жесткий маленький кусочек оконной замазки. Я запулил им в предполагаемого кота, но промахнулся. Я был чрезвычайно этим раздосадован. Под рукой не было ничего иного. И тут в моей голове возникла грандиозная идея, кстати, не раз посещавшая меня, но доселе не имевшая возможности быть осуществленной. Я быстро и воровато оглянулся. Никого. Откуда-то издали доносились голоса, но однозначно определяемые мной как чужие. Не голоса моих родственников. Я имел время и был волен в своих поступках. Еще раз огляделся по сторонам. Никого. Силы стремительно возвращались ко мне. Я почувствовал необыкновенную упругость во всем теле и возбужденность. В голове моментально выстроился хрустальный образ и прозрачно чистый план действий. Я бросился назад в темные комнаты. Во второй из них в углу обнаружил бабушкину аптечку. Она крепилась достаточно высоко. Я приставил стул и открыл ее. Оттуда посыпались многочисленные, переполнявшие ее упаковки, пачечки различных лекарств, трав и бинтов. На верхней полочке за маленькой изящной тоненькой дверцей я обнаружил чаемый, темный, полный почти до горлышка пузырек. Сполз со стула, подобрал с пола все повывалившееся. Держа пузырек в зубах, взобрался опять на стул, запихнул все обратно в аптечку и прижал дверцей. Внимательно вторично осмотрелся вокруг, заглянул под диван и шкаф, дабы не пропустить ничего, не оставить следов своих коварных поисков и не быть впоследствии обнаруженным. Это могло привести к неприятным последствиям в виде наказания самым болезненным, ущемляющим достоинство и унижающим способом. Увы, мы знавали подобное, потому, естественно, были чрезвычайно предусмотрительны. Я посмотрел на большие круглые часы на стене. На них значилось
