Раздался дружный стук ложек об опустошаемые тарелки. Изредка слышались прихлебывания, причмокивания и отдельные замечания:
– Очень вкусно.
– Да, очень хорошо.
– Я сегодня укроп сразу же положила.
– Вот-вот, очень вкусно.
Время от времени бросали в мою сторону сочувствующие взгляды. Я задремал и слышал сквозь марево:
– Ничего, ничего, пусть отлежится.
– Да, он как-то уж очень сильно переживал.
– А что, собственно, случилось-то?
– Да вот входим… – доносилось до меня сквозь забытье. – В вагоне… стоим… нам ведь не очень… я даже сначала не обратил… в стороне, метров в трех от нас… я поглядел… невысокий мужчина… да, да, именно… и мальчик, как наш… никто не обращает внимание… хулиганы… еврей… так нехорошо… евреи… так нехорошо…
– Конечно, но все-таки… – слышался гулкий голос родственника. – Ситуация сложная… вы слыхали, что вчера еще одно… пишут, там ужас что… понять можно… ситуация очень, очень непростая…
– Нет, нет и нет… – возносился, прорывая вату в моих ушах, протестующий голос отца. – Я, конечно, совсем не против… но так тоже нельзя… не в одном этом дело… нельзя всех целиком и огульно… там много ведь… я знаю…
– Сэнди, потише, потише, – бормотала мать, называя отца на такой странный вестернизированный манер.
– Ситуация сложная… все усугублено еще… нам на закрытом собрании говорили… приезжали из самого… они не так уж невинны… еще неизвестно, что таится подо все этим… все не так просто… – наставительно говорил родственник.
– Нести второе? В те же тарелки или новые? – спрашивала высокая дородная тетушка.
– Оля, я помогу, – вставала со стула мать.
– Да не надо мыть, можно в те же самые, – вставлял слово родственник.
– Нет, смените, – выносила резолюцию бабушка, и мама с сестрой начинали суетиться.
– Но это же все не так прямо… не так примитивно… ведь мальчик-то… и эти пьяные и бессмысленные… неужели ты думаешь, что они тоже проводят… а ты бы что, например… я просто смотрю и вижу…
– Сэнди, может, ты не знаешь… ведь вправду же говорят… у нас на работе Галина Борисовна… – пыталась урезонить его мать.
– Галина Борисовна! Галина Борисовна! У меня в отделе таких Галин Борисовн!.. А говорят те, кто… нет, там не такие уж дураки… все совсем не в этом смысле… вот от этого все и происходит… и при чем тут женщина и мальчик…
– А как же, они же члены семьи… они же ведь в любом случае поддержат… это сложный процесс… у нас уже пятерых… – слышался родственник.
– И у меня в отделе… лучшие специалисты…
– Ха-ха, лучшие специалисты… так они затем и стараются быть лучшими… это ведь не впервые… у нас, например, до войны… а тоже – специалист…
– Ставь на середину стола, – приказывала бабушка.
– И что же, теперь вот всем так… нет, не могу… всякое быдло… куда ни пойдешь… это только искривляет линию…
– Ну, не так уж… вон, исправляется… скоро, говорят, будут новые…
– Саня, тебе первому. И поешь наконец, – ворчала бабушка. – Вон, уже один синяк есть.
– Нет, все не так должно… а как… я не знаю… слева, слева… и что же это… я не о том… посмотрим… горчицу… в газетах… неси самовар… он теперь будет… не верю, не верю… он так говорит… Саня, вечно ты… мальчика жаль… все исправится… китайцы тоже… возьми… пусть отоспится… сейчас вымоем и пойдем… – Все слипалось, слипалось в мягкой обволакивающей вате. – Не так… осторожнее… было… хотя… так ли уж важно… болит?.. так они же сами… конечно, но все-таки… окно оставь… что, закрыть?.. не слышу… захвати зонтик… оставь открытым… конечнобытьпостойсольтихонеболитпомажьубираемхватит. оно…ст…согл…пут…
И я отключился. Когда я проснулся, терраса была пуста. По обычаю, после обеда все разновозрастной толпой направлялись в парк, разбиваясь на группки по интересам. Женщины углублялись в безопасный днем зеленый массив. Мужчины же застревали у местного футбольного поля «Спартака», наблюдая, как грузные пузатые пожилые мужики из заводских команд месили грязь, лупцуя друг друга по мясистым икрам, падая в грязь и беспрестанно матерясь. Я тоже застывал у низкой металлической ограды, окаймлявшей поле, простаивал часами, переминаясь с ноги на ногу. Потом уже, почти профессионально занимаясь футболом в том же «Спартаке», я небрежно и снисходительно задерживался около этих грубых примитивных футбольных потасовок, отпуская компетентные иронические замечания, на которые с уважением оглядывались местные завсегдатаи, что исполняло меня гордостью и самоуважением причастности этому важному, всеми ценимому делу.
Я проснулся на пустой террасе, полежал под тяжелым ватным одеялом, пока не почувствовал нестерпимую духоту. Откинув одеяло, чуть подрагивая,
