Механически застывшая, закостеневшая, она плыла на Рената ногами вперед. Останавливалась, словно перед некой преградой. Несколько раз ударялась о нее. Отплывала. Стояла покачиваясь и исчезала в глубине.
– Высмотрел? – отстраняя рукой край рулона и отрывая голову от бесконечной работы, Марта встречала его по возвращении мрачным вопросом. Матовый желтоватый круг света от настольной лампы образовывал странную конфигурацию, составленную из углового края бумаги, пальцев руки, части скулы и краешка Мартиного носа. Ренат присматривался, пытаясь снова разнести эти детали по их основной принадлежности. Ему удавалось это после определенного зрительно-волевого усилия.
Тело словно в сомнении и раздумье покачалось из стороны в сторону и начало удаляться. На обратном пути оно проходило стадии несоразмерного, относительно расстояния, уменьшения. Так что, заняв свое место в центре предшествующей, уже описываемой композиции, оно виднелось не более наперстка, но с удивительно подробной прорисовкой всех деталей. Собравшиеся же, застыв, напоминали Ренату картину поклонения волхвов в какой-нибудь провинциальной деревенской западно-католической кирхе, непритязательно составленную из нехитрых кукольных и манекенных персонажей местного магазина или собственного немудреного производства. Во всем царил, вполне неожиданно, дух смирения и умиления.
Посмотрим, что будет.
Во мраке дальней двери, неявной посетителю, но памятной по собственному появлению здесь, как раз за спиной, раздался хрипловатый женский голос:
– Георгий, вам здесь подавать?
Хозяин передернулся. Застыл в гримасе. Помолчал. Потом с премногим оживлением обратился к собеседнику:
– Не будем нарушать ауру нашего тихого собеседования? Зинаида! – закричал он в глубину комнаты. – Наш гость предпочитает здесь.
Из мрака в лиловатый сумрак выступила суховатая решительная женщина с длиннющим черно-лаковым тонким мундштуком в левой руке. Сигарета испускала тоненькую струйку дыма, моментально растворявшуюся в окружающей синеве. Женщина неслышно проскользнула за спиной гостя. Обогнула письменный стол, мгновенно мелькнув темным хрупким силуэтом на фоне матовых окон. Подошла к хозяину и небрежно облокотилась о его плечо. Так они и застыли, как бы позируя для изображения в толстом журнале. В подобном же виде они и появлялись несколько раз в печати, вызывая неумеренный восторг безумных поклонников. Зинаида внимательно, но непретенциозно, скорее профессионально рассматривала юного гостя.
– Это вот, Зинаида, молодой человек, интересующийся вещами весьма непрактического свойства, – профессор хихикнул и поправил сползшую таки чуть-чуть набок ермолку. Гость почтительно наклонил голову. Зинаида, не шевелясь, сохраняла прежнюю несколько искусственную позу. – А это, молодой человек, – продолжал хозяин, легко поглаживая ее по руке, будто бы даже не касаясь, а повторяя в воздухе на неком отстоянии ее контур, – Зинаида. Да что я вам буду говорить! Вы наверняка и без меня о ней понаслышаны. – Она отняла руку, и он снова передернул лицом. Зинаида чуть заметным движением тонких вытянутых пальцев коснулась его левой щеки, и лицо профессора расправилось, даже помолодело. В другой руке, несколько искусственно, картинно изогнутой, отнесенной на достаточное расстояние, по-прежнему темнел длинный, коричневатый, по причине своей тонкости почти растворявшийся в комнатном сумраке, мундштук. Слабый истончавшийся сизоватый дымок уплывал чуть в сторону и вверх.
Конечно же, гость не мог не слышать про нее. Слыхал пересказы бесчисленных легенд и рассказов о ее таинственном облике, загадочном поведении и невероятных дарованиях. Даже о никогда, правда, и никем не виданном ребенке, прижитом ею в молодые годы от какого-то восточного факира или мистагога. Говорили, что встречали его позднее в образе молодого, смуглого, невероятной красоты юноши. В каком-то российском южно-азиатском городе. Красота и сила обаяния его были почти неодолимы. Но вид вызывал странное беспокойство, тревогу. Не жилец – говорили про него.
– У вас ведь ребенок? – случалось, оборачивался неожиданно к ней некий коварный посетитель. Его умысел был понятен.
– Ребенок? – она легко склонялась к нему, одной рукой едва заметно касаясь его плеча и тут же отдергивая.
– Мальчик или девочка? – быстро проговаривал тот и замирал в ожидании ответа.
– А… – на минуту задумывалась она.
– А был ли мальчик? – отвлекшись от своего собеседника, вмешивался профессор, внимательно следивший за разговором из дальнего угла.
Правда, гость, знавший это по рассказам и слухам, избороздившим весь город, честно признаться, никогда не рассчитывал лицезреть ее живьем. Он мог бы от того и совсем растеряться. Как-нибудь нелепо и неловко вскочить. Опрокинуть кресло. Весь пунцовый вылететь в коридор. Схватить на выходе у растерявшейся девушки-прислуги свое пальто и шляпу и в ответ на ее: «Вы не остаетесь?» – не отвечая, выбежать на пустынную, насквозь продуваемую предвечернюю улицу и только там опомниться. Но ведь после всех этих нелепостей не идти же назад. Оставалось уныло брести домой. Зайти в подвернувшуюся питейную и набраться там до такой степени, чтобы, уже только опомнившись поутру с тяжелой головой, вспоминать все это, пытаясь восстановить последовательность невосстановимых событий и слов. И припомнив до мельчайших деталей, только и воскликнуть:
– Господи! Неловко-то как!
Но нет. Как ни странно, гость чувствовал некую даже поддержку со стороны безмолвного, внезапно чем-то серьезно опечаленного профессора, почти растворяющегося в наплывающем сумраке. Некая, ему подвернулось для определения странное слово «сомнительная», своя, ничем не подтверждаемая и никак не проявляемая, связь с профессором. Гость исподлобья посматривал на хозяйку.
