глаза. Девушки, смахивая их изящными движениями рук, обращались друг к другу. Улыбались. И снова оборачивались взглядом на залу.
Хозяин, не комментируя, следил за гостем. Снова протянул руку через стол, положив на покоившуюся руку гостя. Тот не отдернулся, чувствуя какую-то свою холодную и внимательную отстраненность от всего происходящего. Щуплая рука профессора была необыкновенно горяча. Словно в нее хлынуло все остатное тепло его медленно, годами остывавшего тела. А может, и как раз наоборот – на самом пике истончения в него хлынул уже нездешний и неградуируемый жар.
– В долгих разговорах одиноких спокойных мужчин, – продолжал профессор совсем уж тихо, наклоня изящную красивую седую голову и глядя прямо в глаза гостю, – много неизъяснимой прелести, – он не отнимал руки. Его завораживающий голос действовал на собеседника. Тот расслабился.
Легко высвободив руку, гость обернулся на окно и даже зажмурился от не такого уж и яркого света предвечереющего города. Опять повернулся к хозяину. Все помещение со стеллажами и изображениями снова погрузилось в неразличаемый мутный полумрак. Высветлялось только порозовевшее лицо улыбающегося сидящего за столом хозяина.
– Ну да вы все понимаете. Я вижу. Понимаете даже больше, чем можно было бы ожидать от человека вашего возраста и образования. – Хозяин снова коснулся его руки и крепче прижал ее к столу. – Главное – иерархия. Иерархия и аристократизм. Сейчас ведь цена в десять-одиннадцать человеческих жизней – почти общественная трагедия. А великие дела требуют великих жертв. – Гость не реагировал. – Быть аристократом – великое мужество и жестокое решение, – отнял руку и откинулся на высокую спинку готического кресла, легко скрипнувшего под его резким движением. – В больших, глобальных делах все должно подоспеть само. Как во всех великих битвах. И полководец, и полки, и враг, и местность, и сезон, и совпадение слухов, мнений, фактов, предположений, желаний и страстей, и положение звезд и планет – все должно сойтись, подготовить самих себя для трансгрессивного акта! А пока не сходится. Не сходится, еб твою мать! – он притворно поперхнулся и прикрыл рот ладонью, хитровато взглядывая на собеседника, проверяя, позволительны ли при нем такие фамильярные вольности. – Все должно быть выстроено в строгой иерархической последовательности, без эгалитаризма и пошлости, столь овладевшими нынешним сообществом. Без ненужных послаблений и жалости. Каждый должен понимать свою позицию на лестнице иерархии. Это есть миссия, долг, приятие и смирение.
Дверь отворилась. Появилась девушка с подносом. Гость сразу же узнал ее. Она тоже бросила быстрый взгляд и потупилась, упершись в поднос, на котором теснились чайник, прикрытый русской национальной ватной бабой, две розовые прозрачные натурального китайского фарфора чашки, молочник со сливками, вазочки с сахаром и вареньями. За полногрудой девушкой, чуть изгибаясь и выглядывая из-за ее спины, виднелась черная сухая Зинаида. По- прежнему в ее жестко отставленной руке покоился длинный мундштук. Во все время она ни разу не поднесла его ко рту. Неизменная тоненькая сизоватая прерывистая струйка дыма восходила вертикально из него. Профессор поднял глаза на девушку и заулыбался. Мягкой, даже сглаженной внешностью она моментально напомнила гостю сфинкса. Он бросил быстрый взгляд в его сторону. Потом на девушку. Удостоверился и успокоился. Хозяин, не отнимая руки от руки гостя и застыв в странной позе, навалившись на стол, почти перегнувшись через него, внимательно всматривался в его лицо.
– Поставь сюда, – бросил он девушке, не глядя. – Сюда, – повторил он несколько даже раздраженно и свободной рукой сдвинул в сторону груду каких-то бумажек. Книга в массивном переплете тяжело упала на пол. Гость вздрогнул.
Только когда величавая и равнодушная девушка (мимо которой – помните! – как бы промчался будто бы наш смущенный гость), ревниво сопровождаемая стремительной хозяйкой, наклонилась над столом, хозяин отдернул руку и отвалился на спинку кресла, дернувшись подбородком к плечу. Той же самой рукой он как-то ненатурально провел по прикрытым множеством складчатой одежды, трудно просматриваемым и прощупываемым ягодицам девушки. Та никак не среагировала. Зинаида беззлобно и рутинно отбросила его руку. Да он и не настаивал. Жест носил бессмысленно-воспоминательный либо бессознательно-ритуальный характер. Он продолжал:
– Тут уж ничего не минуешь. Ничего не подделаешь, не сымитируешь.
Женщины, совместными усилиями установив поднос, покидали сцену по разные стороны стола. Профессор легко склонил им вослед голову, благодаря обеих и словно провожая в дальний путь. Зинаида усмехнулась, проходя мимо визитера и глядя ему прямо в лицо. Тот смешался. Зачем-то развел в стороны руки. Но не широко, а от локтя, несколько смешновато, как у лакея на выходе из пьесы Островского. Сам это понял и улыбнулся. Лицо Зинаиды чуть потеплело. Профессор внимательно следил мизансцену. Зинаида резко обернулась на него и сделала удивленно-понимающее лицо.
– Ладно, ладно.
Гость заметил, как она легко обняла за плечи невозмутимую служанку, и та еле заметно подалась в ее сторону. Профессор даже щелкнул в воздухе тонкими пальчиками, чтобы привлечь внимание отвлекшегося гостя.
– А ведь в Греции, молодой человек, разнополая любовь как бы и не была любовью даже. Была если и не предосудительной, то просто так – техническая связь, рассчитанная на детопроизводство, – без всякого отношения к предыдущему вдруг заявил профессор. Он ласково взглядывал на юношу, разливая чай по фарфоровым сияющим чашечкам. Темно-коричневая тоненькая струйка, весело посверкивая, вырываясь из прихотливо изогнутого носика, еле слышно ударялась в тонкие стеночки полупрозрачной чашки и стекала вниз. Чайник был изрисован бледно-голубыми изображениями юношей, обнявшихся и склонившихся над водой возле дерева, на которое пыталась вскочить удлиненная грациозная собака, передними лапами упершись в ствол и задрав остренькую морду к страшноватой кошке, взобравшейся на упругую ветку, нависавшую прямо над кругами расходящейся воды, куда и заглядывали обнявшиеся юноши. Собака выглядела глуповато. Облик кошки же был невероятно выразителен. В этой своей преизбыточной выразительности она почти
