– Все это может показаться абсолютно невозможным. Но представь себе, Ренат, еще до двадцатых годов лошадь была почти незаменимым элементом человеческого существования и деятельности. В начале двадцатого века численность связанного с ней в быту и работе населения доходила до 99 %. А кто сейчас тебе назовет, что такое чересседельник, или как там? Я и сам толком не знаю, что это такое. Вроде из упряжи что-то. Теперь лошадь только в зоопарке и увидишь. Да для дорогостоящих развлечений. Может, и какая-то пища сохранится тоже в качестве подобного же недешевого экзотического развлечения каких-нибудь поп-звезд. С экрана они будут эдак глубокомысленно и жеманно произносить: – Знаете ли, я приверженец традиционной нравственности и культуры. Вот, за немалые деньги возродил у себя в дому добрую русскую старинную традицию поедания живой пищи и последующего испражнения. Друзей приглашаю (следует список всем известных имен и фамилий). – А вы когда-нибудь пробовали подобное? – подивится интервьюер и, обращаясь к зрителю: – Попробуйте. Незабываемое ощущение. Правда, недешево.
– А как же в данном случае с исчезнувшей системой пищеварения?
– Ну, изобретут какую-либо для специального эксклюзивного потребления. Приставку какую-нибудь. Имплантант. Специальный ввод и вывод. Представь, двухгодичные курсы по потреблению так называемой архаической пищи. Естественно, с персональным инструктором, стажировкой и особой системой техники безопасности. Кстати, все проблемы с вегетарианством тоже сами собой разрешатся. Зверюшек не надо будет губить. Ну, там одного-двух для этих специальных декоративных кормлений оставят. Отпустят всех коров, коз, овец, кур, свиней на свободный выпас. В зоопарки, которые откроют в каждом мало-мальском поселочке на деньги, сэкономленные от тех же пищеварительных затрат. Ходи, смотри на их благостные тупые морды и даже не подозревай, что можно кого-либо убивать, кроме себе подобных.
– Кстати, пусть себе волки и койоты спокойно размножаются, не боясь свирепых пастухов и их собак.
– Поля, луга освободятся. Проблема загрязнения почвы и воздуха во многом разрешится. И этот безысходный вопрос со всеобщим потеплением планеты, так как холодильники не нужны будут в таком количестве. Да и всякие там гербициды, генетически измененная и экологически чистая пища, отходы и их утилизация. Сверхкалорийная и полная холестерина пища вместе с порождаемым ими ожирением. Представь, поля и луга зарастут опять, как во времена до всякого подсечного земледелия. Леса, парки, сады! Даже людоедство исчезнет.
Увлеченные своим ажиотированным обсуждением утопического прожекта, во все время разговора они ни разу не взглянули на противоположные окна. Хотя там происходило нечто весьма увлекательное. Неординарное. Некий образовавшийся единый слипшийся ком отдельными, высовывавшимися из общей массы человекоподобными частями теперь только отдаленно напоминал персонажей предыдущих событий. Посторонний наблюдатель с трудом мог бы различить, конкретизировать и распределить детали по отдельным участникам. То рука старика почти дотягивалась до окна наших увлеченных собеседников. То огромное женское тело, правда, лишенное каких-либо половых и прочих признаков, но все равно угадываемое в своей неотменяемой женскости, почти вываливалось из окна. То вздергивалось нечто резкое, мучительное, острое, болезненно-детское. Я приглядывался и видел ровно освещенную кухню с мечущимися по стенам и потолку переплетенными тенями.
– Да, да! – вскрикивал приятель. – Не будет бесчисленных и мерзких свалок, переполненных крысами и гнилью. – Приятель обернулся на злосчастное окно с неугомонными, опять уже оформившимися в самоотдельные существа – бабой, мужиком и дитятей, – отъедавшими друг от друга мягкие, сами собой отваливающиеся пласты дышащей плоти. Огромные куски мяса взблескивали в их ртах яркой пунцовой окраской и мгновенно пропадали в черных глубинах, оставляя лишь по краешкам губ мелкий бисер рассыпанных красных пятнышек.
– Мне домой. Мне надо домой, – внезапно заторопился он, вскочил и с некой неожидаемой стремительностью направился к входной двери.
Пожалуй, этим беседам подступил и конец.
– Айда под Володино! – произнес крепкий мальчуган с выпяченным животом, одетый в длинные как бы черные трусы, вылинявшие от долгой носки, стирки и жаркого летнего солнца спокойной среднерусской стороны. Он щурил щелки узких татарских глаз, отчего его лицо и вовсе превращалось в маленький подрумяненный блин. Высокое полуденное солнце вертикально упиралось в лысые послевоенные черепушки обритых наголо детских голов. Жизнь обустраивалась. Лето было долгое, пыльное, пустое и подлежало заполнению всякого рода нехитрыми занятиями, доступными по той поре малолетним сельским обитателям.
Ни ветерка. Только за километр отсюда воздух с неведомой силой проносился вдоль Долины Грез, врывался в русло Оки и с тихим, почти неслышным воем несся вниз, к Волге. Вдоль нее к Каспию, и дальше, и дальше. И дальше. А там и вовсе – в неведомые просторы таинственной Персии. Пролетая, он мягко ударялся о купол местной восстановленной церквушки, расползаясь по окрестностям редким мерным округленным и пряным звучанием. Как бы предваряя свои таинственные персидские скитания.
– Айда! – решительно кивнул серьезный Васька.
– Неее! – протянул тощий и длинный Димка. На нем болтались трусы такого же вида и того же непомерного размера. Кожа его странным образом была испещрена бесчисленными синеватыми и розоватыми прожилками, отчего он представлялся достаточно нелепым подобием мраморного античного изваяния. Это, кстати, служило причиной его немалых мучений. В единственное свое, и вполне случайное для поселковых пацанов, пребывание в пионерском лагере он был терроризируем неким наглым подростком из старших по имени Жаба. Безжалостный Жаба провоцировал и понуждал к обмену столь дорогих сердцу и столь редких в послевоенное время, раскрашенных, но уже полуоблезлых, привезенных кем-то в качестве самовольной репарации из покоренной Германии оловянных солдатиков на гарантию впредь не быть разоблаченным перед лицом всего отряда. Ужасный Жаба обещался не созывать всех прочих
