худой, медлительный и черный. Напряженный, видимый со спины, Ренат.
– Все девушки непростые. Тебе сколько лет, Ренат? – назидательно отвечал Николай.
– Я не о том, не о том! – взвился Ренат. И замолчал. За спиной вроде бы послышался шорох. Наклонившись и просунув круглую коротко стриженную голову в дверной проем, он заглянул в соседнюю комнату.
– Мыши, там. Метафизические мыши. Тараканы. Монстры, – чересчур уж мрачно сострил Николай. Отчего такая мрачность?
Ренат смиренно смолчал.
– Ты что-нибудь слыхал о последнем решении папского собора? – неожиданно спросил он.
– Что, теперь этим будем заниматься? – Николай поморщился.
– Про Святого Георгия?
– Ну, слышал! Драконоборец. На иконах, – незаметно для себя Николай начал втягиваться в этот странный разговор. А и то – не втянешься?
– Собственно, его противостояние Дракону: – говорил Ренат, отвернувшись и глядя на светлеющее в глубине темной комнаты окно. Слабый вечерний свет выделял только выступающие углы тусклых предметов, поблескивающие металлические детали приборов и инструменты, а также матовые скулы, лоб и нос обоих неподвижных собеседников. – Оно, как ты выразился, вернее, какое и есть по сути, – событие метафизическое. Во всяком случае, могущее быть обозначенным как метафизическое. Инвариантное. Регулярно повторяющееся. Даже больше, имеющее ноуменально быть и в дочеловеческой, внечеловеческой истории. Вернее, до всякой истории. Хотя там один уровневый вариантный переход.
Из задней комнаты их голоса слышались лишенными всякой диалогической осмысленности. Просто последовательность с трудом идентифицируемых звуков, гудящих и перемешивающихся. Мария стояла, прижимаясь к стене у дверной притолоки, спиной ощущая Рената, прислонившегося к той же самой тонкой переборке с обратной стороны. Стена была такая тоненькая, что, казалось, они срослись, даже влипли спинами друг в друга. Мария опасалось, что ее жар вполне ощутим сквозь эту искусственную, почти муравьиную перегородку лабораторных помещений. Но Ренат сам был если не перегрет, то возбужден до такой степени, что вряд ли мог ощущать что-либо дополнительное, кроме напряжения и как бы внутренней преизбыточности своего собственного тела. Марии с трудом давались движения. Еле-еле удавалось отлепить, почти отрывать от стены то одну, то другую лопатку. В эти моменты Ренат все-таки что-то ощущал и поеживался под взглядом приятеля.
Мария взглядом вымеряла расстояние до письменного стола, стоящего у самого окна и освещенного спокойным ненавязчивым сумеречным светом. Чтобы достичь его, потребовалось бы пересечь открытое пространство дверного проема. Хоть свет и не был включен в обоих помещениях, любое движение в пространстве открытой двери было бы замечено.
– Господи, теперь это затянется, – досадливо прошептала Мария. Она с тоской посматривала на так медленно и неохотно темнеющее окно. Она не различала их слов. Но по интонации и долгим паузам понимала, что это надолго. А времени нет. – Нет времени, нет времени, – бормотала она в полутьме.
Критические затвердевания в кончиках пальцев рук и ног свидетельствовали, что промедление на два-три дня практически закрывало для нее возможность возвращения. Разноагрегатная разнесенность ее телесного состава создавала уже неодолимые препятствия для монопольно-одноразового преобразования.
– Так вот, о папском решении. Вернее, о решении папского собора. – Ренат внимательно вгляделся в трудноразличимое в сумерках лицо Николая и сделал зачем-то непомерно долгую паузу, словно засомневавшись, посвящать ли его в дальнейшие подробности случившегося и того, что еще только должно произойти. – Георгий деканонизирован. То есть его лишили святого сана. В обыденном смысле для нас с тобой практически это ничего не значит. Просто верующие лишились одного из своих наиболее почитаемых святых. Хотя, кто может лишить их этого. Вон, всяких там леших, оборотней и прочих сколько раз обличали, отменяли, оповещали об их полнейшей выдуманности. Фантомы коммунального сознания! Ничего, живут. Хотя в нашем случае феномен ретронегации помощнее. И соответственно поопаснее. То есть буквально и катастрофически опасен. Но об этом позже, – поспешил прервать себя Ренат. – Хотя для нас, для наших-то, всякого рода подобные западные решения не указ. Даже больше – повод для пущего впадения в пущую амбицию. Только если все это оканчивается реальным, вполне ощутимым в жизни и в повседневной практике результатом – тогда уже не возразишь. А и то возразишь. Помнишь, у Боккаччо в «Декамероне»? – Николай ничем не подтвердил своей начитанности. – В одном рассказе повествуется о разбойнике, скрывающемся от толпы и забирающемся к отшельнику. Ну, естественно, убивает, переряжается в его одежды и живет в его келье. Народ ни про что подобное не ведает и продолжает поклоняться разбойнику как святому. Когда же он умирает, понимаешь, на могиле его начинают происходить чудеса. А? – сделал длинную паузу и продолжал. – На феноменальном уровне может ничего, собственно, и не произойти. До поры до времени. А времена-то как раз и завершаются. жестко и почему-то очень громко, словно отчитывал кого, произносил Ренат.
Под этот шум Мария в соседней комнате смогла легко отделиться от стены и присесть на корточки. Она старалась прислушиваться к разговору, пытаясь определить степень его возможной продолжительности. Она напрягалась. Но нет, ничего разобрать не удалось.
– Но для нас важно другое. Я говорю о ноуменальном уровне. Благодаря деканонизации его как бы изъяли не только из человеческой истории, но и если не с метафизического уровня, то из праистории. То есть дезавуировали сам акт драконоборства.
– А разве они могут?
