– В том-то и дело, что решения папского собора обладают реальной, правда, однонаправленной реино-конструирующей силой. Да-да, не смейся, реальной, вычислимой в объективных не только энергетических единицах, но и в темпоральных счетах объективации. Папы идут по прямой линии рукоположения от Петра, который был наделен энергией, правом и возможностью метаисторических поступков и установлений. А наши что – все в истории. Вне прямого посвятительного акта.
– А что значит – деканонизировали. Как такое вот посмертное лишение званий и наград и вынос из мавзолея за преступление перед народом?
– Ну, что-то вроде, – нехотя, поморщившись такой грубой аналогии, согласился Ренат. Хотя не мог не оценить определенную ее убедительность. – Что же это там шумит? – опять раздраженно просунул голову в дверной проем. Повертел ею, оглядывая заднюю комнату. Ничего не обнаружил. Нервно передернул лопатками, словно их острые выступающие края по самой жесткой своей кромке были обжигаемы нестерпимым жаром. Мария, заслышав его движения, моментально прижалась к стене с обратной стороны. Ренат успокоился.
– Но если он деканонизирован, то, значит, он как бы и не существовал. А что – пустота? Какая? Пустота отсутствия, или пустота изъятого присутствия?
– Вот, вот! – возбужденно заговорил Ренат, периодически отрываясь от стенки и снова обрушиваясь на нее всем своим плотным звериным мясом так, что за тонкой содрогаемой перегородкой Мария чуть не отлетала в сторону. Но для нее это было как бы даже спасением, так как за грохотом ударов и в ажиотаже разговора не различались шорохи и звуки ее легких перемещений. – Ты понял! Понял! Я же знал! Поэтому к тебе и обратился. Ну что, мне обнять тебя, что ли?
– Прямо как наш этот: – усмехнулся Николай, изобразив телом некие жеманные женственные телодвижения. – Твой дружок.
– Не буду, – попытался взъерошить свою коротко стриженную голову Ренат. – В том-то и дело, что его отмена не есть отмена события. Не есть полная отмена. Но оно, событие, в результате этого изъятия как бы пустое. Не место пустое, а событие. Это сложно, сложно. И для меня не до конца понятно. Пусть это вами и квалифицируется как ненаучное. Ущербное.
– Кем это «вами»? – почти обиделся Николай.
– Ты же сам сказал: «У нас в научном мире». В смысле, что в отличие от вас у меня, в моем ненаучном мире: В общем, все давно уже перешло границы догадок и предположений! Это уже здесь. – Ренат пробежал пальцами по воздуху, изображая многочисленность всего этого, как бы буквально кишащего, населяющего, заполонившего окружающее их пространство. – И она здесь: Да ты ее знаешь. Машенька. – Николай быстро взглянул на него, но ничего не сказал. – И положение просто катастрофическое! – Ренат опять впился в многострадальную коротко стриженную шевелюру. В таком вот полускособоченном виде он раскачивался из стороны в сторону, прижатый, как приклеенный к стене. Остановился. Разжал руки и выпрямился, повернувшись к синеватому окну.
Мария вспомнила рассказ Рената, как он однажды дрался с Мартой. Да, именно дрался. Вернее, сражался.
Со стороны все происходившее выглядело просто ужасающим. Невероятным и отталкивающим.
Но он сразу понял. Марта вряд ли осознавала суть происходящего между ними. Во всяком случае, ничем не оправданную интенсивность, почти ярость, овладевшую внезапно обоими. Просто вовлеклась в этот несколько насильственный и неестественный род некоего воинственно-ритуализированного танца. Она размахивала руками, в одной из которых оказался огромный кухонный нож. Марта вряд ли могла объяснить, каким образом и зачем он оказался там. А если бы попыталась, то поведала бы совсем иные причины и намерения, чем те, которыми руководствовалась в своих странных, непредсказуемых, почти магических действиях. Она наносила регулярной елочкой частые мелкие, почти неощущаемые порезы на его руках, лице и следом по всему телу. Делала это на удивление точно и изящно, нигде не прорезая кожу Рената глубже чем на полмиллиметра. Точно, строго, изящно и неумолимо. Вскоре весь он был покрыт густой сеткой перекрещивающихся неглубоких красных порезов. Лицо Марты, искаженное жестокой гримасой, приобрело черты застылости и завершенности ритуальной маски. Хотя, судя по чудовищно дикой выразительности ее лица и размашистости экспрессивных жестов, порезы на теле Рената должны были бы быть столь же убийственной интенсивности и глубины. Кровь должна была бы переливаться через края его вспоротых сосудов, заливая все окрест яркой, распластанной на ширину немалой площади Мартиной комнаты, поблескивающей пленкой. Но нет. Нет. Этого как раз и не было.
Ренат катался по полу, громко визжа. Но неслышно. Для посторонних неслышно. Сам же себя он слышал в неистовой, почти оглушающей громкости. Прямо как в плотно прижатых к ушам наушниках плейера, включенного на полную мощность. Он вскакивал, вздымал легко, как-то даже изящно, огромные окровавленные руки. Вспрыгивал на потолок. Укреплялся на нем. Присасывался всем телом, обращаясь лицом вниз, откуда она бросалась ему на спину, вцеплялась в шею и скользила ножом по напряженной, стальной, непроминаемой и непробиваемой спине. Вместе с диким неслышным грохотом рушились на пол и закатывались под кровать. Выкатывались с другой стороны, мягко и упруго ударяясь о стенку. Как мячики отскакивали. Разлетались в разные стороны. Стукались о противоположные стены и в стремительном движении снова сплетались на полу посередине комнаты. Картина дикая. Жуткая! Невероятная! Отвратительная и захватывающая. Ренат зубами вцеплялся в ее грудь, не раня, не разрывая, но словно перебирая по сантиметру, по клеточке. Она прижимала его левой рукою к себе, по-прежнему нанося ножом легкокровавые пометки на плечах и шее. Они потихонечку изнемогали. Окончательно изнемогли. Откинулись на спины. Легли рядышком параллельно ногами к окну. Тяжело дышали. Просочившийся с улицы некий сумеречный фантом молча проходил между ними. Неподвижно вставал рядом, в ногах. Наклонялся и легко растаскивал в стороны. Повисал невысоко и словно нашептывал:
– Не время! Еще потрудитесь.
