рубашку. – Пока. В будущем это покажется дикостью, варварством каким-то. Ну, и еще это, – он указал на отдельные черные пятна.
– Да уж видели, – отозвался Николай
После той ночи с Мартой, выйдя на улицу, он почувствовал непонятную, неодолеваемую легкость. Словно какая-то большая часть веса была с него снята. Вернее, словно нечто ренатоподобное разделяло с ним участь несения земной тяжести тела. Стремительно, почти не замечая, промчавшись от Тверского бульвара до Парка культуры, обнаружил себя облокотившимся о гранитный парапет Москвы-реки. Рядом с собой почти вплотную заметил покачивающееся фантомное отображение. Пригляделся к голому подобию себя. Его куски, прозрачные лоскуты поверхности были прилажены к неровно выступающим и достаточно неорганизованно расположенным выпуклым швам. И тут в него вплыло то самое воспоминание и понимание всего произошедшего ночью. Этот слепок, топологически маломощно исполненный посредством грубого ножа в руке Марты, картография его тела, выведенная за пределы его самого и абсорбированная в некую пространственную структуру, висел весьма неполноценным его двойником. Мало того что неполноценным, но и практически самовольным, неуправляемым. И исчезло. Раз – и исчезло. Ренат смотрел на спокойную воду. Поднял глаза на противоположный дом с одним светящимся окном в подступающих уже сумерках.
– Мужик, все в порядке? – сзади кто-то положил руку на его плечо.
– Александр Константинович! – воскликнул было Ренат, если бы не знал, что того давно уже нет на свете. Да и обращение «мужик» явно было не в его стиле.
– Нормально, – ответил Ренат на вопрос, вроде бы не требовавший подтверждения.
– И чего стоишь? – поинтересовался лже-Александр Константинович.
– Стою, – пожал Ренат плечами, постепенно приходя в себя после некоего туманного состояния.
– А то пойдем? – лже-Александр Константинович придвинулся ближе и приобнял Рената. Рука у него была удивительно теплая. Она как бы несильно и вопросительно сжимала плечо Рената.
– Зачем? – удивился Ренат.
– А и действительно, зачем? – тоже удивился тот, повернулся и направился к дальнему выходу из парка. Ренат даже не проводил его взглядом.
Почти стемнело. Заоконный синеватый сумрак приковал внимание обоих смолкнувших собеседников, стоявших рядом у окна, касаясь плечами друг к другу.
Мария, стремительно и бесшумно обогнув световое пятно, падавшее из соседнего помещения, в глубине дальней комнаты проскользнула к столу с бумагами. Заоконное свечение многочисленных фонарей и рекламы позволило ей разобрать цифры, столбцы и Ренатовы каракули на разбросанных листах.
– Что же там шуршит? – вздрогнул Николай. Отвлекся от окна, подошел и заглянул в дверной проем. Мария стремительно присела за столом и затаилась. – А скажи, – обернулся он на Рената, так и оставшегося стоять у окна спиной к Николаю, – какая тебе разница? Ну, деканонизировали. Ну, пустое место. Мало ли таких пузырей блуждает по векам и среди нас.
– Дело не в событии. Дело в ней, – вернулся к месту своего предыдущего стояния Ренат, – в Машеньке. Дело в Ней и в драконе. В его неотменяемости. Этого они не просчитали.
– А что же такое тогда Она?
– Ну, по-разному называлась и называется. А так-то, конечно, Машенька. – Снова прислушался к соседнему помещению. – В сущности, ее как раз и нет отдельно от него. Они вместе. То есть вообще-то существует только она. Но на той стадии, с которой все для нас начинается, существуют оба. Первоначально это как бы единая сущность, впоследствии распавшаяся на две. Не в человеческом понимании времени последования и предшествия, а в твоем любимом метафизическом. – Николай хмыкнул. – Естественно, для нас, в нашей экспликации это предстает как предшествие в логическом последовании. Но нам сейчас важно не то, единое предшествующее, не даже уже они двое, а нынешняя она. Всегда наличествовала интуиция ее присутствия. Естественно, со всякими там идеологическими и чисто антропологическими наворотами. Но всегда были явлены некоторые существенные черты ее субстанциональности.
– Постой, Ренат. Ты про Машеньку или про что-то там такое невнятное? – опять озаботился Николай. – Снова какая-то литературщина – Соловьев, Блок. Вечная Женственность, Премирная Жена, Одеяние Священного Брака – всего этого мы по молодости поначитались. – Несколько сбавил тон. – Ты прямо как моя соседка по коммунальной квартире по телефону своей подружке: «Нервная система в мозг поднялась». Не будем же мы с тобой про нервную систему, в мозг поднявшуюся, рассуждать. Или вызвали к ее внучке врача. Спрашиваю: – Что с девочкой? – Да, – отвечает, – педиатрия какая-то. Понимаешь, педиатрия!
– Что ты мне про свою бабку?!
– Да она не моя. Моя-то с материнской стороны исключительной интеллигентности и образованности женщина. В юности была связана с разными там декадентами. Потом в Ташкент с родителями перебралась. В Петербурге к Гумилеву на мастер-классы хаживала. Со всякими там мистиками до конца дней общалась. Боже мой, каких только у нас в доме не перебывало! Рассказывала, как-то раз прямо перед войной к ней приходит некий, еще с петербуржских времен знакомый по общим там кружкам и всякого рода таинственным ложам. Напомаженный, с коком, по дикой давней дореволюционной моде. Приходит с
