духе Оно подступило и смотрит в окно А мы засиделись – я ставни Забыла закрыть – вот и смотрит в оно: Ушедши ли Берия – Сталин А мы засиделись Я ставни и забыла закрытьА оно уже подступило и в окно смотрит: Сталин – Берия ушедши уже или нет, а мы засиделись, а оно подступило и смотрит: ушли? – да уйдут! уйдут! – куда денутся
Когда вдали умолкли крылья Я выглянула посмотреть Как скрылась злая камарилья Не удаляяся на треть И мудрая, словно змея Я подошла к себе оставленному И говорю: ты есть моя Посмертная записка Сталину О невинности моей — Пусть в Огоньке опубликуют Какой кровавою кадрилью Она прошла по всей стране Та сталинская камарилья И обломилася на мне В смысле, на мне как воплощенье Прощения и непрощенья Ее Высшего Справедливого Ка марилья, камарилья Сталинская камарилья Сталинская камарилья Наша, наша сталинская камарилья Камарилья, камарилья наша Сталинская камарилья Сталинская камарилья Ой ты, наша сталинская Сталинская камарилья Камарилья, камарилья Сталинская камарилья Ой ты, сталинская, сталинская Камарилья, камарилья Камарилья сталинская Камарилья Сталинская Сталинская Камарилья О й1991ПредуведомлениеКонечно же, стиху трудно подняться до уровня деяний великих людей. Стих просто испытывает свою мощность, способность вместить в себя хотя бы простое написание великих имен, попутно пытаясь привлечь к себе внимание отблеском их славы.
Конечно, есть и великие стихи (вернее, великие поэты), которые в свою очередь блеском своей славы осеняют деяния не столь великих.
Но бывает и соединение великого с великим – тогда просто нету слов, чтобы описать этот громовый результат – тогда молчание! молчание! и гром! гром!
Но это ни в коей мере не оценка данного сборника, но просто попытка отвлеченного, незаинтересованного, в какой-то мере, перебора вариантов взаимного существования великого и не очень великого, не очень великого и великого, великого и в свою очередь великого.
Столыпин выходит за ним из вагона Коня молодого выводят Конь страшную песню заводит Про тайны степного загона Про длинные дали, про темень и мед Про ужас живого китайца И ситец… – Столыпин за сердце хватается И падает под ноги мертв Самому себе Как Ленин приходил к рабочим До революцьи То было тихо и светло В квартире И кошка странное пророча Уже висела над столом Прозрачная Как бы в Москве увековечась Ильич к ней обращался: Нечисть! Я знаю, о чем ты Где жил таракан и ходила бродячая мышь Где нас наблюдал, даже снегом заваленных крыш Не приподнимая, нас Бог наблюдал А что поднимать-то – кто даже и поднимал Вот этих заваленных снегом и снегом заваленных крыш Вон там – наблюдал – таракан, а вон там вот — бродячая мышь — НаблюдалИ все это о неслучившемся варианте Мандельштама, если бы не о буддийском варианте нашего Иоанна Кронштадтского
Она босая выходила И в грудь иглу себе вонзала И грудь саму себе лизала И наши следом приходили И царску власть как злую мрию Порушили! зовут: Мария Стюарт! — Но нет ответа им Церковь полная людей Он во гробе не шутя — Спи, мой Моцарт! спи, дитя! Где-то здесь и твой злодей Вот закроют крышку гроба Разойдутся по домам А он останется и в оба Словно страшный адамант В руках памяти очей своих обжигаясь все будет держать тебя Вот он идет и вдруг с небес Она к нему слетает ловко Мой милый! вот ты есть Дантес! — А ты? – Я – божия коровка! Ах ж ты, божественная дура! — Нет, нет, вот я уже продула Оба твои пистолета! — Продула? — Продула! — Пистолеты? — Пистолеты! —А то я иду и вдруг с небес слетаешь ко мне ловко и говоришь: Вот; ты теперь – Дантес! – А ты? – А я – Божия коровка, мол – отвечаешь – Ах ж ты, дурище! – Нет, нет, нет, вот я уже продула оба твои пистолета! – Ну, тогда ладно
