С утра посыпал снег немножко Сафо легко обула ножку И выскочила на пригорок Был горький дым, и он был горек Дым как бы отечества Всегдашний Свирепый Дант не пожирал детишек Но они сами мерли от чумы Бродили вкруг, их слабые умы И души слабые излишек Какой-то праны порождая Опутывали небеса Немного наподобье рая Ближайшего, и он писал Писал, писал, писалИ в этом смысле, конечно, пожирал, но в более широком охвате, да они и так мерли сами по себе; но свиреп! свиреп, конечно, в этом смысле! как, впрочем, и всякий, взявшийся бы писать подобное
Тухачевский гуляет в саду А и что-то чужое слетает Как безумная какаду Тухачевский ей в сердце стреляет А и думает: Не попаду! А и точно – а и не попал Притворился и мертвым упал Сам А и не претворился Зима пододвинулась, что и сама Уж моет посуду на кухне Родимые! как не сойти тут с ума Приняв ее скажем за Кюхлю Или Пущина Дом опального поэта вот таким вот образом посещающих Вот птица, назовем: Овидий Вдруг в нашу комнату рыдая Стремительно, словно в Молдавью Врывается, все это видя В ином, преображенном виде И что? И что Овидий? что Молдавья? И что нам всем от этой давней Картины Смятения И свидетельствования1991ПредуведомлениеВ данном сборнике, как и в пределах двух предыдущих, соположенных – «Невеста Гитлера» и «Могила Ленина»[2], – я попытался описать некую метафизическую сущность, ускользающую, мелькающую, объявляющуюся мгновенно и исчезающую вновь из поля нашего неверного зрения. Можно заметить, что во всех сборниках она идентифицирована как нечто Женское (возможно, сказывается неодолимая русская традиция). В моем андрогинном самоощущении, данном мне, конечно, по вполне понятным природным причинам, не в целостности, но в некоем мерцании между обоими полами, в их идеальном, но явственно квазиматериально мной осязаемом естестве, мне было достаточно легко и естественно ее почувствовать и соотнестись с ней (читатель, возможно, помнит и мою женскую лирику). То, что во всем этом проглядывают некие, так называемые, демонические черты – так что поделаешь? Есть принятые позы, есть атавистическая инерция стиля и традиции, есть игра, но есть то самое, что настораживает. Как есть – так уж есть. Извините.
Войска подмоги запросили Настали непростые дни В то время я как раз и Силин Сидели вечером одни Мы тут выкраивать пошли Туда, сюда – ну, ни в какую А вы-то, собственно, откуда Ребята, сами? – От земли Ирака! — Тогда понятно, что ни в какую Вот вижу ворон землю роет Что, милый, власть переменилась? Нет! – говорит – но мне открылось Что беззаветные герои Лежат так близко, только дунь — И они выплывут из мрака! — О-о-о! Метафизицкий оболдуй! Откуда сье? – Земля Ирака Поведала Где конница наша в боях проходила Неясные знаки окрест находила Однажды она грызуна повстречала В полях опустелых и хором вскричала: Что ищешь внутри обгорелого злака? — Молчите, злодеи, я землю Ирака Ищу! — Отвечал им зверь мгновенно преобразившийся Россия белая лежит В духовном одеянье брака А вот уже жених бежит — Безумная земля Ирака Россия взмолится ко Богу: О, батюшка, расторгни брак! Не погуби! Мне за Ирак Идти – что на уголья ногу Белую! — А за кого ж? – Хоть за Китай! — Так он лет тыщу, почитай За Японьей! — Тогда в монастырь! — Ну, в монастырь – так в монастырь! а то, может, пойдешь все-таки за Ирак? — Не могу, батюшка! — Ну, хорошо, иди в монастырь! — Спасибо, батюшка! — Иди, иди, а то передумаю! Среди лесов и перелесков Они друг друга убивали И в страсти дивные вступали И все кричали: Достоевский! Это же Достоевский! Что за таинственный миракль! И лишь один: А не Ирака ль Земля это? — Догадался После бомбежки и металла Когда повсюду было – прах Белая лошадь поскакала С кровавой пеной на губах И где копыта ни ступали Ее в клубящейся пыли — Провалы всюду вырастали Дымящиеся – то земли Ирака Проклятие было ПоследнееТема Штирлица в балете П.И. Чайковского Лебединое озеро
