лицо, хотя самого его было не разглядеть, и снова отступил в темноту.
Гиена осталась стоять. Расставив задние ноги, она присела и помочилась прямо посреди дорожки. Морда ее оставалась неподвижной, тяжелая челюсть даже не шелохнулась, но глаза сверлили Малкольма яростным взглядом. Потом сверкнули в темноте, поймав отраженный свет, и гиена подалась вперед. Перенеся вес на единственную переднюю ногу, она еще на мгновение задержала взгляд на Малкольме и только затем повернулась и неуклюже поковыляла обратно в тень.
Малкольма это потрясло до глубины души. Он никогда еще не встречал ни искалеченных деймонов, ни гиен, и никогда не сталкивался с существом, источавшим такую свирепую злобу. Но, тем не менее…
– Мы должны… – начала Аста.
– Знаю. Стань совой.
Мгновенно преобразившись, она села ему на плечо и устремила зоркие совиные глаза в темноту вокруг мастерской.
– Никого не видно, – прошептала она.
– Смотри туда все время. Не отворачивайся.
Чтобы не скрипеть гравием, Малкольм припустил обратно вдоль дорожки – по обочине, заросшей травой. Добравшись до двери кухни, он нашарил ручку, повернул ее и ввалился внутрь, не стучась.
– Малкольм! – обернулась сестра Фенелла. – Ты что-то забыл?
– Мне надо кое-что сказать сестре Бенедикте. Она у себя в кабинете?
– Полагаю, да, милый. У тебя все хорошо?
– Да, да, – пробормотал Малкольм, уже выбегая в коридор. Возле комнаты Лиры в воздухе все еще витал слабый запах краски. Малкольм добежал до кабинета и постучал в дверь.
– Войдите, – отозвалась сестра Бенедикта и удивленно моргнула, увидев на пороге сына трактирщика. – Что случилось, Малкольм?
– Я видел… только что… мы возвращались домой мимо мастерской мистера Тапхауса и увидели там человека… у него деймон – гиена на трех ногах… и они…
– Не торопись, – сказала настоятельница. – Ты хорошо их рассмотрел?
– Только деймона. Она… у нее всего три ноги, и она… Мне показалось, им тут делать нечего, и я… то есть, я подумал, вам следует знать, и проверить лишний раз, хорошо ли заперты ставни.
Он так и не смог рассказать, что сделала эта гиена. Даже если бы удалось подобрать подходящие слова, он все равно бы не сумел передать все презрение и ненависть, которые та вложила в свой поступок. Не сумел бы объяснить, как это было грязно и унизительно.
Но, должно быть, сестра Бенедикта что-то поняла по его лицу. Она отложила перо, подошла к Малкольму и положила руку ему на плечо. Это само по себе было удивительно: до сих пор она, кажется, ни разу к нему не прикасалась.
– И ты вернулся предупредить нас, – договорила она за него. – Молодец, Малкольм. Ты все сделал правильно. А теперь пойдем, я провожу тебя домой.
– Вы хотите пойти со мной? Нет, не надо!
– Не хочешь? Ну что ж, тогда я просто постою в дверях и посмотрю, чтобы с тобой ничего не случилось. Ты не против?
– Только будьте осторожны, сестра! Он… не знаю, как сказать… вы когда-нибудь слыхали о людях с такими деймонами?
– Чего только не услышишь за долгую жизнь. Вопрос только в том, стоит ли слушать все подряд. Пойдем.
– Я не хотел пугать сестру Фенеллу.
– Вот и молодец.
– А Лира…
– Она спит. Ты сможешь повидать ее завтра. За ставнями мистера Тапхауса ей ничего не грозит.
Пока они шли через кухню, сестра Фенелла провожала их удивленным взглядом. Сестра Бенедикта подвела Малкольма к двери:
– Не хочешь взять фонарь?
– Ох, нет, спасибо. Не надо, правда. Там довольно светло… и Аста может превращаться в сову.
– Я постою тут, пока ты доберешься до моста.
– Спасибо вам, сестра! Доброй ночи! И хорошенько заприте двери.
– Обязательно. Доброй ночи, Малкольм.
Малкольм понятия не имел, что она сможет сделать, если тот человек все-таки выскочит и бросится на него, но пока монахиня смотрела ему вслед, он чувствовал себя под защитой, – и знал, что она действительно не сведет с него глаз, пока он не дойдет до моста.
Добравшись, он обернулся и помахал ей. Сестра Бенедикта помахала в ответ и ушла внутрь, закрыв за собой дверь.
Всю дорогу до дома Малкольм бежал, а Аста летела чуть впереди. В кухню они ворвались одновременно.
