человек открыл их, или нет? Он их изобрел или открыл?
Малкольм глубоко задумался.
– Но это не то же самое, – медленно проговорил он. – Потому что теорему Пифагора можно
– Хорошо, давай зайдем с другой стороны. Предположим, что человек, который создал алетиометр, хотел подобрать символ, выражающий понятия сладости и света. Мог ли он взять для этого что попало? Любой произвольный образ? Меч, например, или дельфина?
Малкольм подумал еще немного.
– На самом деле нет, – решил он. – Можно, конечно, напрячься и
– Вот именно. В случае с ульем мы имеем дело с естественной связью, а в этих двух примерах – нет.
– Ага. Понятно.
– Ну так что, изобрели или открыли?
Малкольм снова погрузился в раздумья, а потом улыбнулся.
– Открыли! – заявил он.
– Ну, хорошо. Давай тогда попробуем вот как: можешь представить себе другой мир?
– Думаю, да.
– Мир, в котором не было Пифагора?
– Да.
– Будет его теорема работать в этом мире?
– Да! Она будет работать везде.
– А теперь представь себе мир, где живут такие же люди, как и мы, но нет пчел. Эти люди знакомы с понятиями сладости и света, но каким символом они могли бы их обозначить?
– Ну… думаю, они нашли бы что-то другое. Может, обозначили бы сладость сахаром, а свет – чем-нибудь еще. Например, солнцем.
– Отлично. А теперь представь себе еще один мир – такой, где пчелы есть, но людей нет. Как по-твоему, сохранится ли в этом мире связь между ульем и понятиями сладости и света?
– Ну, связь, конечно, будет… только у нас, в нашей голове. Но не там, не в том мире. А впрочем… Если мы можем вообразить себе такой мир, то можем увидеть и эту связь, даже если
– Очень хорошо. Мы все еще не можем со всей уверенностью утверждать, был ли этот язык, язык символов, изобретен или просто открыт, но все-таки больше похоже на то…
– На то, что его открыли, – подхватил Малкольм. – Но все-таки здесь не так, как с теоремой Пифагора.
– Да?
– С этим языком все зависит от того, есть ли на свете люди, которые могут его увидеть. А теорема не зависит.
– Абсолютно верно!
– Но все-таки отчасти этот язык изобрели. Если бы не было людей, способных его увидеть, он был бы как… Ну, его все равно что не было бы вообще. Выходит, это что-то вроде квантовой теории! Там ведь тоже так: есть такие вещи, которые не могут случиться до тех пор, пока ты на них не посмотришь. Мы смотрим – и как будто вкладываем в них кусочек себя.
Малкольм откинулся на спинку кресла. Голова у него немного шла кругом. В комнате было тепло, в кресле – удобно, на столике стояла тарелка с печеньем. Но если на кухне у мамы он чувствовал себя в безопасности, то здесь, в этой маленькой гостиной доктора Релф, его охватывало совсем иное, удивительное чувство. Он ощущал, каким огромным может оказаться этот мир. И понимал, что поделиться этим не сможет ни с кем, кроме Асты.
– Мне уже скоро пора идти, – сказал он.
– Ты хорошо поработал.
– А это была работа?
– По-моему, да. А ты как думаешь?
– Наверное. А можно мне посмотреть на алетиометр?
– Боюсь, что нет. Его нельзя выносить из библиотеки. У нас он всего один. Но есть картинка.
Ханна достала из ящика стола свернутый вчетверо лист бумаги и протянула его Малкольму. Тот развернул и увидел чертеж: большой круг со шкалой по краю. Тридцать шесть делений, и в каждой – картинка: муравей, дерево, якорь, песочные часы.
– А вот и улей, – заметил он.
– Возьми себе, – предложила Ханна. – Я пользовалась этим чертежом, пока заучивала символы, но теперь я их уже знаю.