– Что будем делать? – спросила Аста.
– Если скажем сестре Бенедикте, она не поверит. Она спросит сестру Катарину, а та скажет, что ничего такого не было и мы все выдумали…
– Но она знает, что это сестра Катарина оставила ставень открытым.
– И знает, что Боннвиль где-то рядом. Но в
–
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, мы ведь знаем, откуда берутся дети, правда?
– О… О! Так, значит…
– Да! Именно этим они и занимаются! И если она забеременеет, такого доказательства хватит даже сестре Бенедикте.
– Но мы все равно не докажем, что ребенок от него, – возразил Малкольм.
– Ну… наверное, нет.
– А он к тому времени уже сбежит.
– С Лирой.
– Ты думаешь, ему нужна именно она?
– Конечно. А ты сомневаешься?
Даже думать об этом, и то было страшно.
– Не сомневаюсь, – вздохнул Малкольм. – Ты права. Ему нужна Лира. Просто я не понимаю, зачем.
– Какая разница, зачем? Может, он хочет кому-то отомстить. Может, хочет убить ее или взять в заложницы. Похитить и потребовать выкуп.
Монахиня за стенкой испустила долгий, высокий стон, полный какого-то непонятного Малкольму чувства. Голос прошел сквозь доски, перекрывая и грохот дождя по крыше, и завывания ветра. Малкольму представилось, как этот странный крик летит куда-то вдаль по ночному небу, и сама луна прячет от него лицо, а совы дрожат от ужаса, сбиваясь со своих воздушных путей.
Тут он заметил, что руки его сами собой сжались в кулаки.
– Ну, в общем, нужно… – начал он.
– Ага, нужно, – подтвердила Аста. – Нужно хоть что-нибудь сделать.
– Ведь если мы ничего не сделаем, она и правда может отдать ему Лиру.
Из-за перегородки послышался низкий, густой смех – на сей раз смеялась не гиена, а сам Боннвиль, и не так, как люди смеются от чего-то забавного, а просто от удовольствия.
– Это он! – прошептала Аста.
– Даже если мы скажем сестре Бенедикте, она подумает, что они оба поступили плохо, но наказать сможет только сестру Катарину. Ему она ничего не сможет сделать.
– И то если она нам поверит. А может и не поверить.
– А это что, преступление, – то чем они занимаются?
– Если бы она этого не хотела, было бы преступление.
– Ну, она, по-моему, хочет.
– По-моему, тоже. Так что и полиция ему ничего не сможет сделать, даже если они нам поверят, и даже если смогут его поймать… Если бы, если бы…
– Все равно. Нам ведь важно не чтобы его наказали, а чтобы он не смог добраться до Лиры. Это самое главное.
– Ну да…
И тут со стороны главного здания донесся раскатистый, гулкий грохот. Он был громче раската грома и длился гораздо дольше. Поначалу Малкольм ощутил его даже не как звук, а как содрогание самой земли. Цветочные горшки в сарае затарахтели, некоторые даже попадали, а грохот все длился и длился, и земля продолжала дрожать.
– Нет! Нет! Пусти! – крикнула сестра Катарина за стенкой. – Пусти, пожалуйста… мне надо идти…
Боннвиль что-то ответил ей своим глубоким, бархатным голосом, – слов Малкольм не расслышал.
– Да, – выдохнула она. – Обещаю… но теперь я
Внезапно Малкольма пронзила мысль: «Лира!» Он вскочил и распахнул дверь, грохнув ею о деревянную стену, выбежал наружу и помчался во весь дух, уже не обращая внимания ни на дождь, бьющий в лицо, ни на бурлящие под ногами потоки, ни на крик мужчины у него за спиной и безумный хохот – «Ха- а-а-а! Ха-а! Ха-а-а-а-а!» – его деймона-гиены.
Аста в облике борзой неслась рядом с ним, не отставая. Добежав до главного здания и завернув за угол, Малкольм обнаружил, что здесь вода уже поднялась выше и течет быстрее, а фонарь на надвратной башне почему-то не горит…
