красках поведал, как искал на стене секретный камень, чтобы выйти из Древнейшего Чертога, найдя, бежал по катакомбам, а потом…
Здесь Дуан остановился. Он переводил дух, но все, судя по напряженным лицам, поняли это короткое молчание иначе. «Бедный принц» переходил к самому тяжелому.
– Воздух в Новых Чертогах чище и приятнее того, что в Древнейшем. Целую швэ я просто стоял и вдыхал его, радуясь свободе, не веря в нее. Пока не увидел, что кое-что поменялось с дней, когда отец приводил меня сюда почтить память предков. Гробниц… стало больше на одну, и догадка шевельнулась в самой глубине моего рассудка. Я подошел. И…
Здесь Дуан понял, что действительно говорит с трудом, потому что он больше не врал. Медленно оглядев всех собравшихся, он закончил:
– Птица Ка?мэш, богиня боли, схватила меня за горло когтистыми лапами. Мне казалось, она сейчас вырвет мне позвоночник, и тан с ним вместе. Отец смотрел на меня из-под слоя соли. Я видел, как он поседел, как поменялось от горя его лицо. И в ту швэ я уже знал, что умилостивило богов и освободило меня. Его последний взгляд, а может, последняя молитва.
Закончив, Дуан умолк. Он видел, что бабушка и теперь прожигает его глазами, смотрели и остальные, но куда менее пытливо; кажется, они просто ждали чего-то еще. Кто-то тихо шептался, но многие уже улыбались с благоговейной жалостью. Добрый знак.
– Вы так бледны… – прошептала одна из советниц.
– Не тревожьтесь, – ласково отозвался принц. – Я уже оживаю от теплого приема, что вы мне оказали. Это не беда.
На самом деле беда была еще та: Дуану пришлось восемь дней кряду обмазывать себя водорослевыми отварами, сводящими смуглость. За прошедшие Приливы он здорово загорел под заморским пеклом. Да и довольно долгая голодовка, как ему казалось, не смогла превратить его в замученного узника пещер.
И все же…
Все же ему верили; большинство собравшихся – так точно верило. Может, потому что роза на ладони уже сама по себе была для них достаточным доказательством, без всяких баек: магии, подделывающей ее, не существовало. Дуан ответил на все улыбки, на все заискивающие взгляды, прокашлялся и приступил к финальному витку своей запланированной речи:
– Я знаю, что королевство бедствует без отца. Я не сомневаюсь: именно из-за этих бедствий боги наконец помиловали и пробудили меня. Я стану тем, кем должен был стать, если конечно… – он оглядел всех вновь, – вы примете меня. Возможно, я проклят богами, но все, чего я хочу, – вернуться домой. Вы дадите мне шанс? Я прошу вас проголосовать.
– Прошу простить. А что же будет с вашей сестрой, любезный принц?
Советник, задавший этот вопрос, не был знаком Дуану; видимо, пришел сравнительно недавно. При звуке мягкого низкого голоса все вновь зашептались, и неудивительно: заговорил нуц. Единственный нуц в Правом, мужском, полусовете, впрочем, среди женщин чернолицых тоже не было. Тем более странно выглядело это существо в одежде белого народа – камизе, перепоясанной плетёным ремнем, сюрко и расшитых серебристым узором штанах. Черные прямые волосы советник не собрал и не заплел, но завел за острые удлиненные уши. Золотые глаза ровно горели и хранили вдумчивое, живое выражение.
– Как ваше имя, та’аш?[2] – уважительно и приветливо спросил принц.
– Кева?рро, маар. Я задаю вопрос лишь потому, что в королевстве всё ещё гремят бунты, как вам наверняка известно. Большая часть их развязана сторонниками передачи трона принцессе и противниками этого решения.
Дуан кивнул. Он думал о сестре слишком много и главную мысль озвучивать пока не собирался.
– Я хочу верить, – он в упор посмотрел на чернолицего, – что с моим появлением бунты улягутся. Может, я многого не знаю и во многом глупее всех здесь сидящих, но отец с детства научил меня: бунты рождаются из голода и страха. Вы не голодали, судя по нынешнему положению дел, но вам определённо было страшно потерять короля. Я знаю. Потому что мне тоже. Розинда, чья жизнь омрачилась моим исчезновением, не должна теперь нести никакого бремени, кроме самых приятных. О ее судьбе я поговорю с ней сам. Если она захочет править…
Обрывая его, по залу разнесся необыкновенно чистый и звонкий голос:
– Я не хочу, брат. Слышишь? Не хочу.
Принцесса Розинда, как оказалось, все это время сидела на подоконнике за массивной, задернутой из-за яркого света гобеленовой гардиной. Сейчас, видимо, заскучав, а может, просто уловив, что ее имя стали повторять слишком часто, она легко спрыгнула с довольно большой высоты и, постукивая шнурованными золочеными ботильончиками, пошла Дуану навстречу. Шесть или семь радужных юбок – коротких спереди и длинных сзади – шуршали при каждом шаге. Высокая прическа угрожающе покачивалась над макушкой.
Улыбаясь, Дуан простер к ней руки.
– Моя любимая Роз…
Тоненькая ладошка отвесила ему затрещину; в ушах зазвенело. Низкорослой принцессе пришлось бить в прыжке, отчего получилось еще болезненнее. Смерив брата взглядом глаз – тоже синих – Розинда сказала:
– Это тебе за то, что бросил меня так надолго.
