Капитан Два Лица

«…крылья».

Низким знакомым голосом говорят стены и потолок, говорит каждое падающее под ноги перо. Ино бежит, спотыкается, опять бежит, зовет, цепляется за стену, отмахивается. В углу, куда он в конце концов забивается, перьев вроде бы меньше, и здесь он замирает. Уже не кричит, только шепчет два бессмысленных слога, потом замолкает, жадно и хрипло дышит, прислушивается. Они найдут. Они еще доберутся, но пока можно…

– Папа…

…Что-то капает на лицо. Красное, липкое, мажущее губы железным привкусом. Ино медленно поднимает голову и не видит ничего, что могло бы его испугать. Ничего.

На стене – пятиугольный деревянный щит, в который вбит гвоздь. Один щит, один ржавый, длинный, крючковатый гвоздь; шляпка загибается книзу. Ино рассматривает гвоздь бездумно, машинально стирая красные подтеки с лица. Новая капля падает со свистящим звуком. Кап. И Ино наконец кричит, одновременно слыша, как с шелестом несутся учуявшие его мертвые перья.

Он кричит.

Потому что капля упала уже не просто с гвоздя.

На щите теперь отчетливо видна…

– Ино!

Дуан открыл глаза, одновременно подаваясь вперед, и его тут же крепко схватили за плечи.

– Боги… Ино, ты что… плачешь?

Багэрон Тайрэ сидел напротив, на краю постели. Это он держал принца, не давая тому свалиться с койки. «Ласарра» тихонько покачивалась, двигаясь вперед; вибрация ее огненного нутра ощущалась всюду. Это должно было успокоить, но не успокаивало.

– Ино, ты слышишь меня? Да что с тобой?

Грубое лицо склонялось к принцу настороженно и обеспокоенно; бесцветные глаза щурились; в них слабо бликовал свет зажженного ночного фонаря. Ино все еще не осознавал, что происходит, тем не менее усилием воли он поднял руку и вытер щеки. На пальцах действительно остались горячие соленые следы – прозрачные, а не красные. И только это дало сделать вдох.

– Я не знаю…

Тайрэ отпустил одно его плечо и указательным пальцем, все еще хранившим следы недавней распухлости, очертил треугольник у принца на взмокшем лбу. Ино ничего не почувствовал.

– Не одержимый. Уже хорошо.

Сознание возвращалось толчками, болезненными и резкими. Ино сделал еще вдох, убрал прядь волос с лица и сказал:

– Тебе не стоило вставать.

– Я все равно шел на вахту, вас с девочкой пора сменять. Я услышал твой голос. Ты звал…

Ино поджал губы. Ему становилось стыдно.

Семнадцать Приливов. Он увидел уже семнадцать Приливов, а вчера самостоятельно, с помощью одной Дарины, взял на абордаж корабль, пусть и медицинский. А теперь он, возможно, перебудил всю команду «Ласарры» – больную, еще не оправившуюся от эпидемии зураны, – криками. Из-за того, что увидел кошмар.

– Это всего лишь во сне. И заметь, даже там… – С огромным усилием он изобразил ухмылку. – Я помнил, что если позову из-за такой ерунды тебя, ты меня прикончишь.

Но капитан не улыбнулся. Вся его массивная, ширококостная, грозная фигура будто сгорбилась.

– Ты скучаешь по нему?

– Я боюсь его, – коротко отозвался Ино. – Эти сны… это из-за него. А впрочем, – он спохватился и махнул рукой, ощущая, что она тяжелая, как кусок камня, – неважно. Прости, Багэрон. Раз я проснулся, пойду постою за Дарину. Ты прав, она устала. Наверное, Боги просто подсказали мне, что пора сделать именно так, вот и послали кошмар. У нас невероятно нежные отношения с богом Вудэном, сам поражаюсь порой…

Говоря, Дуан уже пробовал слезть с койки, но капитан «Ласарры» заставил лечь обратно – спина мягко спружинила о набитую сухими водорослями подушку.

– Я прекрасно себя чувствую. Медики, которых ты приволок, славно нас подлатали. Завтра все будут на ногах. Зурана – шлюха настырная, но если остывает, то быстро.

– Но…

– Ино. – Тайрэ отпустил его и опять чуть нахмурил брови. – Вы вдвоем провели на ногах четыре дня, пока мы подыхали. Хватит. Да, я деру команду как могу, я ценю всякую там жертвенность… но с трупов ее ведь не стребуешь. Правильно? Какой мне прок, если тебя смоет сегодня волной? Спи.

Ино тяжело вздохнул. Не хотелось признаваться, что он глупо боится засыпать. В детстве, матери или кормилице, об этом сказать было можно: они оставались и что-нибудь рассказывали или пели, ласково гладили по волосам, жалея. Можно было рассказать даже отцу, который окатывал презрительной