Весь следующий день письмо этой девочки не выходит у меня из головы. Размышляя о нем, я слоняюсь по дому, и моя летаргия внезапно сменяется приливом энергии. Я вдруг чувствую, что готов действовать.
Мысль материализовалась из ниоткуда — откуда она взялась? Я и сам не могу этого объяснить. Я действую, не думая, не анализируя. Полазав по Интернету, нахожу то, что искал, в одном из городков Западной Виргинии. Набираю номер, задаю свой вопрос, и женщина на другом конце провода дает ответ, который я и надеялся получить:
— Ну, на самом деле остался всего один. Мальчик. Вы сможете подъехать и забрать его на следующей неделе?
— Я приеду завтра, — говорю я.
— Неблизкий путь, не так ли?
Я пожимаю плечами, хотя моя собеседница и не видит меня.
— Часов за шесть или семь доберусь.
Она произносит с сомнением:
— Ну, если вы в состоянии…
— Я приеду, даже не сомневайтесь.
Я принимаю душ и переодеваюсь, в первый раз за эту неделю. Глядя в зеркало над раковиной, достаю крем для бритья и бритву. Проведя рукой по запотевшему стеклу, я вижу свое расплывающееся из-за капель влаги на стекле отражение. За это время я порядком зарос и выгляжу непривычно. Ну и ладно, пусть останется борода, все какое-то разнообразие. Я убираю крем и бритву обратно в шкафчик и спускаюсь вниз, проводя рукой по своей щетине недельной давности.
Когда я выхожу из дома, солнце уже играет лучами на верхушках деревьев. Длинные тени перерезают лужайку перед домом, и красноперый кардинал снует туда-сюда, перелетая с кустов на голые ветки. Переливающийся алый цвет его оперения контрастирует с мерзлой зимней серостью, окружающей птицу, и я вдруг понимаю, что уже могу смотреть на это без слез. Мне больно, но у меня получается.
Писателю во мне хотелось бы, чтобы уже наступила весна. Ведь зима означает смерть, конец годового цикла. Однако я этого не ощущаю, во всяком случае, в данный момент. Но я чувствую начало чего-то нового: конечно, это не та новизна, что заставляет тебя пребывать в радостном возбуждении. Это новое — нерешительно, полно сомнений и сожалений. Тем не менее, душа моя встрепенулась, и я думаю о том, что солнце снова встанет, а равновесие в моей душе рано или поздно восстановится. Отрицание жизни, так же медленно, как сначала заполняло меня, начинает отступать. Это — первый шаг моего нового пути. А уж верный он будет или нет, сейчас не столь уж важно.
Я глубоко вздыхаю, сажусь в машину и завожу мотор. Я собираюсь нанести три визита. Первые два внушают мне ужас. Я паркую машину на улице и иду по дорожке к дому. Нажимаю кнопку звонка и жду: дверь мне открывает Мэри Мур, мать Кэндис, той самой девочки, к которой мой сын собирался пойти в гости. Она видит меня, и лицо у нее меняется на глазах. Я пробую улыбнуться, но, кажется, это выглядит довольно неестественно. Я стараюсь проскочить в дверь раньше, чем хозяйка успеет захлопнуть ее перед моим носом.
— Я хотел бы извиниться за то, что я…
— Я все понимаю, Саймон, — обрывает меня Мэри.
Впервые в жизни она назвала меня по имени. Я вдруг чувствую странную близость с этой женщиной, которая смогла выжить, потеряв своего ребенка, и, думаю, она испытывает по отношению ко мне то же самое.
— Сам не знаю, почему я наговорил вам все это.
Она качает головой.
— Это я должна перед вами извиниться. Мне не следовало приходить к вашему дому в тот день. Я просто… с тех пор, как… Мне казалось, что я, как в тумане. Словно бы у меня не осталось совсем ничего, ради чего стоит жить.
Я делаю шаг вперед, и Мэри улыбается, отмахнувшись от моей довольно неуклюжей попытки дружески обнять ее.
— Не беспокойтесь, я уже больше не плачу. По крайней мере, пока.
Добавить к этому нечего, но, возвращаясь к машине, я понимаю, что чувствую себя немного лучше.
Сделать следующую остановку оказывается намного сложнее. Еще одна Мэри. Стоит мне направиться к дому Мартинов-Кляйнов, как мои внутренности протестующе сжимаются, но я упрямо продолжаю двигаться в заданном направлении. Борясь с желанием повернуться и уйти, я поднимаюсь на крыльцо и нажимаю на звонок. Я пришел сказать этим людям, что не обвиняю их ни в чем, хотя знаю, что они сами будут казнить себя вечно. И я не надеюсь, что мои слова что-то смогут изменить в их жизни. Но мне важно это сделать.
Я стою на ступеньках, нервно облизывая губы. Время идет, но никто не спешит к двери. В конце концов, позвонив еще пару раз, я поворачиваюсь, чтобы уйти. Краем глаза я успеваю заметить, что занавеска на одном из окон дрогнула, однако, когда я оборачиваюсь вновь, у окна уже никого нет. Я жду еще немного, но напрасно. Что ж, делать нечего. Я покидаю этот дом, зная, что больше никогда сюда не вернусь.
