повторится снова? Потом я выключил свет и заснул, заснул в последний раз как просто мужчина. На следующий день я уже стану отцом.
— Пора, родная, — прошептал я.
Рейчел потянулась и издала звук, который был мне известен с момента нашего знакомства — одновременно мурлыкание и рычание; это означало: я тебя люблю, но дай мне поспать еще чуть-чуть. Я улыбнулся, и обнял жену (и своего сына).
— Мы не должны опаздывать, — сказал я.
Уж не знаю, почему я решил, что нам нельзя опаздывать. Пять часов спустя мы все еще сидели в палате, изнывая от беспокойства и скуки. Вроде все шло по плану: Рейчел сделали стимуляцию, а около восьми часов акушерка проколола околоплодный пузырь, и отошли воды… Я не буду вдаваться в детали в этой части повествования. Скажу только, что я запомнил этот день навсегда, но, конечно, не позволил бы себе делиться впечатлениями о нем ни на одной вечеринке.
Когда мы сыграли еще одну партию в дурака старой растрепанной колодой карт, я вернулся к той же мысли, которая преследовала меня во время всех значимых событий моей жизни: на свадьбе, выпускном вечере в колледже, первом причастии… Я вечно ожидал чего-то грандиозного и невероятного, но, к моему удивлению, все происходило очень тривиально.
— Сердцебиение плода становится слабее, — сказала врач. — Мы должны подумать о кесаревом сечении.
Глаза Рейчел широко распахнулись. Она уже провела около двенадцати часов в бесплодных схватках. Во время беременности жена признавалась мне, что перспектива кесарева сечения пугает ее до смерти. Она больше всего на свете хотела рожать естественным путем (не обязательно без обезболивания, просто так сказать, старым добрым способом). Ей за всю жизнь еще не приходилось ложиться под нож хирурга.
Аппарат зажужжал и запищал в одно и то же время. Частота сердечных сокращений у малыша упала до шестидесяти пяти ударов в минуту.
— О, боже, нет, — пробормотал я.
Никто не услышал меня, во всяком случае, никто не отреагировал. Врач что-то мягко говорила Рейчел, а я просто уставился на монитор, в надежде, что показатели подскочат вверх.
Мне неловко признаваться в этом, но в тот момент я сделал кое-что еще. Это может показаться очень странным, и я даже не знаю, как вам правильно всё объяснить. Я как будто бы проник внутрь себя, позаимствовал кусочек своей души и протянул его этому крохотному существу внутри Рейчел. Я попытался отдать еще не рожденному сыну часть своей собственной жизни. Чувствуя, как у меня засосало под ложечкой, я задержал дыхание и предложил ему все, что у меня есть. Но это не помогло: сердечный ритм стал еще слабее.
Доктор повернулась к сестре:
— Приготовьте операционную номер четыре.
Та выскочила за дверь, а врач снова наклонилась к Рейчел:
— Иначе никак нельзя. Частота сердечных сокращений у вашего малыша упала до непозволительно низкого уровня. Все будет хорошо, но мы начнем готовить вас к операции. Договорились?
Рейчел кивнула. Врач вышла из комнаты, а я обнял жену и почувствовал, что она плачет у меня на груди.
— Не расстраивайся, — прошептал я. — Все будет хорошо.
— Саймон, прости меня.
Ее слова разрывали мне сердце.
— Это не твоя вина. Ты все делала правильно. Врачи просто хотят подстраховаться, чтобы Джейк не пострадал. А я буду здесь, с тобой. Обещаю.
Рейчел ничего не сказала.
Два санитара, похоже, те же, кого мы видели сегодня утром, появились у дверей. Они осторожно выкатили Рейчел прямо на кровати в коридор и повезли куда-то через холл. Пока я смотрел им вслед, ко мне подошла сестра:
— Мистер Конолли, пойдемте со мной, переоденетесь, а потом я отведу вас к жене.
У каждого из нас бывает в жизни переломный момент, когда ты понимаешь, что теперь живешь уже не только для себя. Со мной это произошло в тот самый миг, когда мой сын появился на свет.
Я помню, как сидел на стуле у изголовья Рейчел. Сестра установила прямо у груди жены экран, загораживающий все, что происходило за ним, в большей степени от роженицы, чем от меня. Мне самому однажды тоже делали операцию, но, в отличие от Рейчел, не под местным, а под общим наркозом. Мне трудно было представить себе, что именно чувствовала жена.
Я старался поддержать ее как мог. Не отпускал ее руку, когда бедняжка дрожала: не столько от боли, сколько от нервного возбуждения.
— Меня словно наизнанку выворачивают, — жаловалась Рейчел, изменившимся после эпидуральной анестезии голосом.
— Все будет хорошо, — нежно утешал ее я. — Все будет хорошо.
