До дома он добежал за десять минут, самое большое.
Легкие горели и болели так, что больно было дышать.
А голова, что самое удивительное, — нет.
Баб Ядзя поджидала Влади, сидя на порожке. Завидев его, сначала вгляделась пристально — а потом заворчала, по обыкновению:
— Явился… Где гулял-то? Уж второй час ночи, мне мамка твоя чуть голову не сняла. Ох, котомку принес! Вот умница, ай, молодец… Давай сюда. И чего трясешься? Видел что?
Надо было бы, наверно, сказать правду — уж бабка-то бы не стала смеяться над небывальщиной, но Влади почему-то отвернулся и соврал:
— Ага, — кивнул и отдал баб Ядзе котомку. — Гадюка на дорогу выползла. Здоровая такая…
— Ох ты, кровиночка моя… — вздохнула баб Ядзя и тяжело поднялась на ноги. — Вот натерпелся-то, небось, после города от наших краев отвыкши… Пойдем, я тебе чайку сделаю, с пирожком. Заодно мамке на глаза покажешься, успокоишь ее…
Лег Влади в итоге поздно. Полночи проворочался, вспоминая, что у камня случилось. И чем дольше думал об этом — тем все назойливей возвращалась мысль, что этого парня он где-то видел. Света на поляне не хватало, фонарик ведь почти сразу завалился на бок и подсвечивал только траву и валежник. Но Влади почему-то уверен был, что глаза у парня на солнце были бы зеленовато-желтые, как у бабкиной кошки Аськи, а кожа на ощупь — теплая, слегка шершавая и будто бы припудренная, хотя и это он тоже ниоткуда знать не мог.
Так он и ерзал на постели почти до самого рассвета. А когда заснул — примерещился ему кошмар. Будто бы свернулась вокруг дома в три кольца огромная змея с золотыми глазами, подняла голову и заглянула в окно к баб Ядзе.
И все бы ничего, плюнуть — и забыть тот сон. Да вот только по утру зелень на грядках была примята — так, словно кто-то волоком мешок тащил через весь огород…
Три дня Влади ходил как в воду опущенный. Мама сразу это заметила и стала вокруг него хлопотать, как вокруг тяжелобольного. То сладкое что- нибудь подсунет, то по волосам погладит, то просто обнимет вдруг… Отец хмыкал и только иногда говорил:
— Ну Оль, не надо, он не маленький все же. Смотри, ему неловко уже.
И только бабка вела себя точно так же, как прежде — ни единой поблажки. Работой нагружала по самое не хочу. Влади чуть ли не весь огород у нее переполол. И, сидя на корточках между грядок, не раз замечал, как шелестела ботва или показывалось на дорожке на секунду гибкое змеиное тело — черный росчерк на земле.
После прополки баб Ядзя обычно отправляла Влади за водой к колодцу. Умывальник наполнялся в два захода, а вот для того, чтоб бак залить, нужно было раз десять сбегать. На восьмую ходку Влади уже уставал как собака и иногда присаживался прямо на землю, опираясь спиной на прохладный сруб. А за колодцем, поодаль, был ничейный сад — яблони, вишни, здоровенный дуб, на который деревенские привесили качели, да две лавки друг напротив друга. Вот там-то и собиралась обычно местная детвора. Самая мелочь, лет пять-шесть — ребята постарше уже в школу днем ходили, в соседнюю деревню. В основном, девчонки одни были; они то кукол приносили и устраивали дочки-матери, то играли в «магазин», устраивая из лавки прилавок, то в «городки» или «биточки»… А иногда, особенно вечером, усаживались в кружок под дубом и начинали страшные истории рассказывать. Влади обычно не прислушивался, но порой, когда отдыхал вот так, краем уха что-то улавливал.
— …а потом появился огромный Змейс! — с жуткими завываниями рассказывала старшая девчонка. Смешная такая, с топорщащимися черными косичками и вся в веснушках. Влади даже имя ее запомнил — Йолька.
— Полоз, Полоз, да? — загалдели остальные.
Йолька сделала страшные глаза.
— Не-е. Полоз добрый. А этот — Змейс! Он был злой. И за то, что мальчик порушил его дом, каждую ночь он приползал и откусывал от мальчика по кусочку! Пока не осталась одна голова! С-с-с!
Грозно зашипев, Йолька встала на четвереньки и поползла на подругу. Та взвизгнула и, хохоча, кинулась прочь. И через минут над садом уже стоял гвалт:
— Не догонишь, не догонишь, Змейс! Растяпа, растяпа! У-у, не боюсь!
А вот Влади стало страшно.
Закончив с водой, он уселся на порог, пригретый весенним солнцем, и стал думать. Можно было б, конечно, завтра же попросить родителей — и уехать из деревни. И пусть его тогда тот змей со всеми долгами ищет хоть до посинения… Но если уже совсем честно сознаваться, то не хотел Влади уезжать в город. Там каждый день болела голова, там была жуткая больница с улыбающимися врачами и тоненькой папочкой, куда ему заглядывать запрещалось. Там мать со отцом на кухне о чем-то спорили до хрипоты и умолкали тут же, как только Влади появлялся в дверях…
Может, рассказать им обо всем?
Влади представил, как описывает матери ночное происшествие, и скривился. Да уж, она бы сразу побежала в полицию звонить, заявлять о нападении маниака на любимого сына… И что бы тот сын в заявлении написал? Что странный парень со змеиной кожей пощекотал ему ухо раздвоенным черным языком? Что у его ног вились гадюки и ужи? Что глаза у того парня светились?
