отшельничество.
Тау надеялась. Но ничего не происходило. А она была слишком предана идее «здесь и сейчас», чтобы расстраиваться из-за лопнувшей иллюзии.
В один прекрасный день к ней подошел рослый молчаливый мужчина, один из охранников Старика. Обоих охранников когда-то доставили с Большой земли, привезли в качестве мяса, но ширина их плеч, скорость реакции, воинская ярость и умение принимать судьбу помогли им остаться в живых. Конечно, о возвращении на Большую землю не было и речи. Да они и не просились, понимали, что отсюда уходят только в мир мертвых.
– Шла бы ты, девчонка, отсюда, – мрачно сказал охранник. – Хватит здесь отсвечивать. Или у тебя дел мало? А ну вали, а то устрою так, что тебя отправят в Кровавый лес с корзинкой мяса. А дальше уж… сама понимаешь.
Тау не надо было объяснять дважды – пусть она легко принимала идею смерти, но всё же считала себя еще слишком молодой для того, чтобы ее унесли ледяные черные воды Вечности.
С тех пор она больше не подходила к хижине Старика.
Но сегодня снова оказалась здесь, на знакомой тропинке. Пряталась в кустах, тихо-тихо ступала босыми ногами, стараясь, чтобы ее не выдал ни хруст сухой ветки, ни взметнувшаяся потревоженная птица.
За эти несколько лет Тау очень изменилась. Она всегда была дочерью леса, но теперь в совершенстве овладела искусством сливаться с окружающей средой, быть ее частью, действовать с джунглями в унисон. У нее была пружинистая походка пантеры, мгновенная реакция охотницы. Заметить ее приближение было невозможно, во всяком случае, таким людям, как охранники Старика. Ей удалось подкрасться почти вплотную, от хижины ее отделяло всего несколько метров. Тау ненадолго остановилась и повела носом. Она сразу почуяла запах закипающей ссоры, который нельзя было перепутать ни с каким другим ароматом.
На острове ссоры были запрещены под страхом смерти. В коммуне считалось, что ссора оскверняет атмосферу, опоганивает священный храм их возведенного в культ блаженства. Считалось, что если ты испытываешь раздражение, злобу или тоску, ты не должен делиться ими с братьями и сестрами – вместо этого следует пойти к океану и отдать ему всю свою боль. Потому что океан всё стерпит, всё переварит.
На острове был специальный пляж, который находился в некотором отдалении от поселка – пеший путь к нему занимал около трех с половиной часов. Все называли его Пляж Плача. Если на душе накапливалось столько черноты и скорби, что она грозилась вырваться на волю – грубым ли словом, колким ли взглядом или просто дурной тяжелой энергетикой, следовало немедленно отправиться на Пляж Плача, встать лицом к океану, раскинуть руки и заорать во всю силу своих легких. И орать навстречу ветру до тех пор, пока боль не истратится без остатка. До тех пор, пока не упадешь, обессиленный, на влажный песок. Но и после этого не стоило сразу же возвращаться, несмотря на то, что эта нехитрая процедура заставляла ощутить такую легкость и чистоту, словно ты посетил турецкую баню. Нет, освободившемуся от боли следовало провести на пляже всю ночь и лишь с первыми лучами солнца отправиться в обратный путь.
Это был прекрасный способ оставить в прошлом любую беду.
Однако Тау – как человек, живший в коммуне с самого рождения – точно знала, что не стоит прибегать к этому способу слишком часто. Можно поплатиться жизнью.
Несколько лет назад жила в коммуне девушка, с которой Тау, презиравшая любые социальные связи, кроме упоительного чувства стаи, даже успела немного подружиться.
Девушка та была особенной. Один из охотников приметил ее на Большой земле, и что-то в ее взгляде заставило его приоткрыть карты и пригласить ее в коммуну. Ее привезли не как мясо, она знала, куда и зачем едет. И понимала, что едет на остров навсегда.
Прежде такого никогда не случалось. Ни до той девушки, ни после людям с Большой земли не открывали тайну острова до того, как их нога ступала на его черные земли.
Девушка напоминала цыганку. Смуглая, гибкая, с зелеными смеющимися глазами и короткой верхней губой, придававшей ее миловидному лицу выражение детской наивности. Многочисленные побрякивающие браслеты на тоненьких щиколотках, свободное платье, сшитое из разноцветных лоскутов.
Сказала, что ее зовут Кармен, хотя в документах, которые она с хохотом прилюдно сожгла в первый же вечер на острове, значилось другое имя. В первое время жители острова относились к ней настороженно, но всего за несколько часов она смогла расположить к себе всех, включая Старика. В ней было особенное волшебство – магия чистого счастья.
О своем прошлом Кармен не распространялась, было только известно, что ей двадцать четыре года, она одинока, когда-то училась в университете на архитектора, но в один прекрасный день бросила всё и отправилась в бесконечное странствие по экваториальным островкам.
Сочетание яркой дикой красоты и живого цепкого ума не породило в ней никаких амбиций. Всё, чего она желала, – ловить разгоряченным лицом ветер, который пахнет океаном и горьковатым дымом разведенного на песке костра.
Кармен быстро стала в коммуне своей. Она просыпалась на рассвете и сразу же начинала радоваться жизни, хохотать, танцевать, раскинув руки.
Тау сначала присматривалась к новенькой издалека, но однажды всё-таки подошла, они разговорились – сперва осторожно, но с Кармен было трудно соблюдать дистанцию. Как варварский полководец берет города, она с легкостью нарушала границы чужого пространства.
