В моем богоспасаемом приюте некогда жил брат Бартоломью. Пробыл он у нас недолго: через несколько лет я узнал, что к нам брат Бартоломью приехал умирать. Когда на шингунском атомном комплексе случился выброс, брат Бартоломью находился в числе тех монахов, кто вызвался принять участие в ликвидации последствий. Через пару лет у него, как и многих других, участвовавших в ликвидации, диагностировали целый букет неоперабельной дряни — белокровие, очаговый рак кожи, рак легких, печени, поджелудочной…
Наверно, брат Бартоломью сильно страдал, но ни разу ничем этого не выдал. Понятно, никаких послушаний на него не налагали, однако он сам вызвался заниматься с детьми, то есть с нами. Брат Бартоломью прекрасно рисовал и пытался нас научить, но у кого-то были проблемы с руками, у кого-то с головой… У меня ни с тем, ни с другим проблем не имелось, зато отсутствовал талант, и дальше «палка-палка-огуречик» не пошло.
Тем не менее нельзя утверждать, что эти уроки оказались совершенно бесполезными, — из них я вынес свои первые знания об анатомии, перспективе, узнал, что такое глазомер и прочая, и прочая. Да и вообще брат Бартоломью был человеком умным и добрым и многим со мной поделился.
Помню, однажды он рассказывал нам, как рисуют дети. Рассказывал так смешно, что смеялись даже те, кто обычно никогда не смеялся.
Одну из его фраз я впоследствии вспоминал довольно часто. «Уши, — говорил брат Бартоломью, — рисуют те, у кого они хотя бы раз болели, остальные о них забывают». Позже я понял, что этот принцип можно распространить на очень многое, не ограничиваясь детьми и рисованием.
Например, о дыхании мы вспоминаем только тогда, когда с ним начинаются проблемы. Пока все нормально, мы просто дышим. Когда я понял это, то осознал, почему не хожу. Когда человек ходит, он не думает о том, как переставлять ноги, его действия механические. А мне эту программу стерли в раннем детстве с помощью мощного шокера. Стерли напрочь, и скачать было негде.
Открою вам маленький секрет: ходить я так и не научился. В том понимании, в каком ходите все вы.
Тем не менее я старался тренировать мышцы, в том числе мышцы ног, которых не чувствовал. Специально давал себе максимальную нагрузку, надеясь, что когда-нибудь количество перерастет в качество. Но порой на меня накатывало глухое отчаяние. Пусть никто на белом свете не ведал, что я калека, что никакого чуда со мной не произошло, — я-то это знал!
Но говорят, нет худа без добра. Размышляя над тем, как я хожу, сопоставляя с тем, что знаю, я понял: это действительно результат действия моих сверхспособоностей, конкретнее — телекинеза. Придя к такому выводу, я стал исследовать свою способность, поднимая и передвигая предметы силой воли. Сначала получалось не очень — всему виной было внутреннее недоверие, что я могу, например, поднять стоящую на столе термокружку. Когда же я преодолел этот барьер, то столкнулся с тем, что у моей сверхспособности имелись пределы: кружку было поднять проще, стул сложнее, стол — почти невозможно, а кушетку невозможно вообще, потому, что она привинчена к полу.
…мой полет в пропасть занял пару секунд, не больше, но иногда пара секунд — это очень долго. И упал я довольно неприятно, ушибясь локтем и, возможно, коленом и бедром. Последнего я не почувствовал, а первое было болезненно.
Вернув себе контроль над телом, я поставил себя на ноги и тихонько скатился к стене — пол там, где я находился, оказался более наклонным, чем на том уровне, где мы с ребятами проходили до того. Блин, ребята! Они ведь тоже могли сорваться!
Я вскинул голову и увидел очень далеко вверху звездочку — должно быть, летучий фонарик Джинна.
— ЭЙ! — заорал я что есть духу. — ОСТОРОЖНЕЕ!
Ответило мне только эхо… черт, черт, черт… и почему я не остановил их?! Лезть в эту… как там выражался Микеле? Bucca di culo, кажись… так вот, лезть в эти невесть кем построенные и давным-давно заброшенные переходы было чистейшим безумием!
— Эгей! — слабо донеслось сверху. — Фредди, ты жив?
Думаю, это звучало так, хотя слов было почти не разобрать. Сколько же я пролетел? И как отсюда выбираться?
Пока я размышлял над этим, свет сверху начал спускаться. Сначала я подумал, что мне просто показалось, но потом стало очевидно: фонарик все- таки опускается. Зачем, интересно? И главное, как там Джинн с Призраком — темнота здесь царила просто кромешная…
Меня как будто дубинкой по темечку приголубили. Вот только что я говорил с Фредди, а теперь он пропал, словно его и не существовало.
Я развернулся к Джинну — даже в полумраке было заметно, как он побледнел.
— Джинн, где Фредди? — Я понимал, что задаю дебильный вопрос, но ничего не мог с собой поделать. — Куда он делся?
Вместо ответа Джинн кивнул, и его летающая лампа опустилась ниже, осветив дыру в полу, по которому мы шли.
Джинн наклонился над дырой и крикнул что-то вроде «эй, Фредди, ты жив?»… Ответом ему была тишина. Bucca di culo!
— Звука падения я не слышал. — Голос Джинна звучал непривычно глухо. — Если он упал, почему не было звука? Если летит — почему молчит?
И тут снизу донесся какой-то нечленораздельный вопль. Я ни слова не разобрал, но на крик боли было не похоже.
— Ты что-то расслышал? — спросил Джинн с явным облегчением. — Вроде живой, но не разбился ли?
— Нет, — ответил я. — Кажется, он слишком далеко…
Джинн тем временем достал и активировал планшет. В голообразе тут же возникла фигура, отдаленно напоминающая Наномена, супергероя из графических новелл бессмертного Марвелла.
