Делина костровидная. Иначе – краснушка. Охотники ее не любят. По возможности вытаптывают. Сбивают сочный бутон, хватают тонкий, покрытый крохотными иголочками стебель и выдергивают корень. Неудивительно. Краснушка погубила немало людей. Кто-то называет ее цвет символичным, говорит, что магульдинцы ничем не лучше этого мерзкого растения. «Вырезают мирных селян. Грабят торговые караваны. И отсиживают зады в запаршивевшей крепости, куда даже блохи брезгуют заглянуть».
Делина костровидная растет на болотах и возле них. Облепляет трухлявое дерево, как магульдинцы облепили забытую славу истинного красного легиона. Ночью бутоны краснушки светятся. Если она стоит одна, в этом нет особой беды. Вот как сейчас – одиночный цветок. По-своему красивый. Но здесь и не болото. Серая, осклизлая земля в преддверии трясин, но не более того. На болотах краснушка собирается в крупные соцветия. По десять, двадцать, иногда тридцать цветков в одном месте. И ночью такое соцветие нестерпимо похоже на костер. Отчаявшийся путник верит в свое спасение, идет к нему, ожидая услышать потрескивание поленьев, услышать сочный аромат поджаренного мяса. Но вместо этого находит холодную чавкающую смерть. А хуже всего то, что начинаешь сомневаться даже в настоящем костре. Видишь его и не знаешь, идешь ли к лагерю, от которого отбился, или устремляешься к сплавине, готовой поглотить тебя без остатка. А крикнуть не решишься. Ночью в лесах не кричат. Уж тем более в таких, как Лаэрнорский лес. Впрочем, до темноты у нас еще оставался один час. Не больше.
Я неотрывно смотрел на краснушку. Затем перевел взгляд на взбугренную землю. «Силища… Легким движением взрыть почву до самой глины!» Краснушке повезло. Но ненадолго. Очередь дойдет и до нее. Громбакх так просто ее не оставит.
Поломанные ветви. Оборванные растения. Перевернутые камни, с которых суетливо сбегали гниловёртки. И черные ленточки поносниц. Так их назвал охотник. Сказал, если такая заберется к тебе в одежду, непременно полезет туда, где у тебя смраднее всего.
– И куда же это? – тогда усмехнулась Эрза.
– Ну, у кого как. А вообще, где напержено, туда и лезет.
– Очень интересно, – сухо отозвалась Миалинта.
– Прихватит так, что на месте подпрыгнешь. Проскользнет, значит…
– Давай не сейчас! – Миалинте явно не нравилась эта тема.
– А что, подруга, – веселилась Эрза, – он правду говорит. Тут надо быть внимательнее.
– Так вот, проскользнет, значит, куда надо. И там засядет. А тебя, если не лечить, еще неделю будет поносить – так, что все внутренности задом повылазят.
Поносница. Или гузница. Я уже видел пять штук. Ну, ко мне они сейчас не лезли. Тут у них лежал обед повкуснее. Уже очередь выстроилась. Уже началась свара. «В Добрую Гунду. А я еще полежу. Главное, не двигаться. Не издавать звуки. Она рядом. Я слышу ее мягкую поступь. Слышу, как у нее журчит в желудке. Или мне это все кажется…»
В пяти шагах от меня лежал Густ. Непривычно было видеть его без зубача. И без головы. Тело нетронутое. Цаниоба грязная, но не порвалась. Хоть и потеряла значение. В рукавах и брючинах Густа все активно шевелилось. Быстро. Минут десять прошло, не больше. А они уже до отказа заполнили его тело.
Больше всего движения было в груди. Самая толчея. Самый пир. Грудь лишь отчасти прикрывала борода – то, что от нее осталось. Выше плеч сохранились рваные лоскуты шеи и клочки волос. Теперь при всем желании никто не смог бы снять с Густа тахом – родовую сигву, ее просто не было. Из почерневшей каши коротким пряслом торчал кончик хребта. По нему, как по торной тропе, ползли черные, синие, красные спинки. В крапинку, в полоску. Длинные, плоские, больше похожие на бусины и с длинными, длиннее тела, усами. Мясоеды, стригачи, ульницы, синеножки, кожницы, больпты, оскальные черви… Кто-то спешил на праздничный обед, кто-то торопился отложить яйца или свернуться в кокон. От разодранной шеи Густа растеклась лужа густой, уже не впитывавшейся в землю крови. Там тоже был пир. В основном черви и слизняки. Но были и другие, с роговыми и хитиновыми панцирями. С серебристыми чешуйками и похожими на жгутики ножками.
– Ты прав, хангол. Он мне нравился.
– Тише.
– Она знает, где я. Можно не прятаться.
– Лучше помолчи.
– Нет. Лучше говорить. А то подумает, что я умираю.
– Я подойду?
