инженеры не рассчитали, что потребуется от их корабля через четверть века…
Подошедшие батальоны морпехоты переменили ситуацию. Если до этого десант с трудом удерживал плацдарм, за счет стойкости и мощного артогня с другого берега, то сейчас было уже чем ударить. И ударили, как в сторону города, практически продвинувшись до него самого, так и в сторону Колдуна. Чертова многоглавая гора еще попила из нас кровушки, ибо взять ее удалось полностью через несколько месяцев, но плацдарм уже получил порядочные размеры, и уже батальонный миномет его насквозь не простреливал. Наш комбриг тогда, как передавали, высказался, что было бы у него еще батальона три, то он бы взял город. Может, это и было так, ведь резервы врага кажутся неисчислимыми, а потом может выясниться, что последний батальон мог его сломать. Такое бывало и раньше, бывает и сейчас.
Я узнал о том, что на плацдарме уже наша бригада, не сразу, а только когда столкнулся с Василием Нежиловым из соседнего батальона. Мы с ним вместе госпиталь украшали, только у него рана зажила быстрее моей. Конечно, долго нам говорить не дали, поэтому Вася наскоро сказал, что их батальон и комбриг тут, а о нашем батальоне и комбате Кузьмине они не знают. И побежал дальше. Я же, как смог, пошел к Жерновому и стал проситься обратно, в родную бригаду. Старший лейтенант моей просьбой оказался не очень доволен, потому как людей было мало, а бои еще не закончились, но пообещал, что как только будет возможность, меня отпустят и сопроводительную бумагу дадут, что был тут такой и с… и по… не просто груши с елки околачивал, а воевал и при деле был.
Можно было бы и в самоволку рвануть, мне о подобных случаях народ рассказывал, и обычно таким шли навстречу, но меня останавливало то, что я, хоть и не один побывал не то в окружении, не то на оккупированной территории, да еще и действовал без команды, самостоятельно. Вот и могут возникнуть вопросы в стиле известной песни: «Скажи, а почему ты вместе с танком не сгорел?» В принципе, у меня есть возможность так и сгореть в следующей атаке, причем эта возможность прямо неотъемлема. А я еще и просил у кого-то нами управляющего полжизни или полцарства за Станичку. Высшие силы выполнили просьбу, причем сразу и практически без потерь. Поэтому и готов платит, сколько запросят. А что они захотят, сколько этой полжизни – десять лет или будущая неделя – мне не дано угадать.
Десятого числа отряд Куникова вывели из первой линии и поставили на охрану берега и комендантскую службу. Потом сам майор при обстреле получил ранение осколком и убыл в Геленджик. Мы еще не знали, что оттуда он не вернется. А я напомнил о себе, и меня отпустили. Обещали ведь, да и формально уже не в бою, как-то обойдутся. Вручили мне листок с рассказом, что я воевал в составе отряда, зарекомендовал себя хорошо, воевал, даже будучи раненым, и прочие такие положенные слова.
Рана почти зажила, в голове к вечеру шумело, иногда и боль была, как резко встанешь – в глазах могло помутиться, но жить жил и воевать мог. Нескольким немцам жизни укоротил, освоил трофейное оружие, потому как у Куникова этому справедливо много внимания уделяли. Так что теперь я умел и из немецкого автомата стрелять, и из МГ-34 тоже.
Вроде между моим появлением тут и уходом прошло всего несколько дней. Пришел шестого, а ушел тринадцатого. Но время длится по-разному. Когда лежишь, прижатый немецким пулеметом, то минуты тянутся годами, но когда тебе скажут, что уже прошло три дня с того момента, как мы брали этот вот дом, так и не поверишь. Ведь это точно произошло еще утром, ну самое позднее – вчера!
В штабе бригады мне удивились. И замполит Видов, и начштаба, и капитан из особого отдела меня всё спрашивали, что, где и как. Ну, я и рассказывал, что знал, только по времени сориентировать точно не смог. Пока из состава батальона вышли две группы, общим числом человек двадцать, причем ни одного командира. У Видова и начштаба бригады на меня времени много не нашлось, а вот капитан сидел-допрашивал часа четыре, вымотав до изрядной степени. Нет, он меня ни в чем не обвинял, хотя я ждал этого, но пока он все подробности вытянул, то семь потов сошло, да и морально тяжело было не только ожидать подвоха, но просто вспоминать горелые танки на пляже, выброшенные на берег десантные суда и черный прибой из наших полегших ребят. А убитая семья – и позже щемило сердце, когда о них вспоминалось. Вроде, так рано молодое сердце болеть не должно, но ведь не зря говорят, что день войны старит не на день, а на год. Тогда получается, что Андрей уже меня годами опередил, хоть и в документах ему только двадцать первый идет. Точнее, еще пяток дней идти осталось двадцать первому его году.
Дальше было совсем рутинно. Оправили уже не в свой батальон, а в другой, я пришел, доложился, дальше приказ: в первую роту. В первой роте – во второй взвод, там – в третье отделение. Все буднично и обыденно. Пришел – и хорошо. «Уходишь – счастливо, приходишь – привет», как пелось в песенке.
Это уже в отделении узнали, что я из озерейского десанта, и ахнули: да как в живых остался? «Матросское радио» уже рассказало, что батальон погиб и вернулись единицы. Маленькую группу подобрали катера с берега где-то за Абрау, и на Малую землю тоже немногие вырвались. В итоге из батальона вернулся взвод. Танкисты, наверное, практически все погибли. Из штурмового отряда вышли тоже единицы. Команды кораблей и судов, что погибли на пляже – та же история… Еще говорили полушепотом, что под Озерейку пошли десантники-парашютисты, но про них никто точно не знал и не мог знать. Они уходят и приходят молча, и никто не знает, куда и сколько, ушли и когда и сколько вернулись. Немного повезло Михаилу Негребе с товарищами, о которых рассказал писатель Соболев, а о других, ушедших и не вернувшихся, расскажут только архивные документы.
А дальше были долгие месяцы обороны плацдарма.
Глава девятая
Как мы там жили на плацдарме в бытовом смысле? Тяжело. Выдача горячей пищи наладилась не сразу, и сухой паек успел осточертеть. Да и
