потом горячее выдавали только два раза в день. В большинстве случаев, когда форс-мажора не было и с подвозом на плацдарм было все нормально. Ребята из 8-й гвардейской бригады позже хвастались, что у них горячая еда аж три раза в день. Не у всех в бригадах интенданты такие шустрые, как в 8-й бригаде. Так что у нас – один-два раза.
С водой было напряженно. Так что попить-то в основном хватало, но, правда, не везде. Были такие поганые места, где своего колодца и ручейка нет, а поднести туда воду мешали немцы. Вот там бывало и совсем весело.
Почему были перебои со всем? Чтобы суп-пюре гороховый сварить, нам нужно, чтобы мешок с гороховым концентратом погрузили на суденышко, которое пройдет короткий, но яркий путь от Геленджика до пристани у Малой земли, и при этом не нарвется на немецкий катер, немецкую мину или снаряд артиллерии, которая била и по подходящим судам, и по причалам. Сколько их, тех пристаней, да и ходить они не умеют, потому к ним пристрелялся и лупи. Ах да, еще весной случаются шторма. Мотобот из Геленджикской бухты в шторм может и не выйти, до нас не дойти, а уже в виду Малой земли может и на берег быть выкинутым. Содержимое трюма при этом равномерно перемешивается с Черным морем.
А что делаем мы? Правильно, сухари грызем, если их вчера доставили. Если и вчера шторм был – постимся. Привезенный мешок горохового концентрата кто-то должен взять на спину и снести с палубы или из трюма. Потом его выдадут на наш тыл. На ишаке или вручную дотащат до батальонного тыла, где кок должен отыскать дров и водички, чтобы сварить супчик. После чего суп-пюре разливают в термос, и подносчик пищи и боеприпасов, в шутку именуемый «ботик», идет, ползет или бежит к месту доставки. А уже там нам разольют, что он принес. Бывало, и ничего, потому как в боевом охранении немцы могли и не дать до следующий темноты что-то доставить. Забросали минами, и всё. И «ботик» – он тоже не бессмертный. Помню, было и так, что подносчику осколок пробил термос за плечами. Где-то половина супа вытекла, да и спину обожгло. Мы вздохнули, разлили что есть и съели что досталось. «Неизбежная на море случайность», как выражался Коля Иванников: «ботик» потерпел аварию, оттого груз пострадал.
Дополнительно же раздобыть что-то поесть – с этим было сложно. В брошенных домах первое время иногда находились старые запасы овощей. Обычно небольшие, к весне они сильно истощаются. Мы ждали теплых дней – вдруг что-то вырастет. Вырастало, если при очередном налете снаряд не перепашет грядку. Ходил такой рассказ, что где-то в Мысхако или Алексино уцелел крохотный участок, засеянный пшеницей. Так его берегли, и все ждали, когда созреет. Чтобы был хлеб Малой Земли – хоть пару буханок, как символ. Можно было рассчитывать на трофеи, когда бывали. Еще при разгрузке на берегу иногда разживались глушеной рыбой.
Но со временем ситуация улучшалась. Уже на первое мая дали нам дополнительно праздничный паек – бочку повидла на всех, да и дополнительно по банке сгущенки и тушенки на троих. Летом уже голодных дней не было.
Про продукты я рассказал, с табаком тоже частые перебои. А остальное мелкое, но нужное – ну, военторг нас и ранее не баловал, а на плацдарме тем более. Поэтому, если чего-то не хватает навести флотский шик – либо сделай сам, либо добудь у фрицев. Естественно, добывшие делились с другими. Поднял я в немецкой траншее неполную пачку сигарет – найдется кому покурить, кроме меня, некурящего. И гуталином мы тоже поделимся.
Насчет ишаков я не шутил, это так и было. Поскольку плацдарм был хоть и небольшой, но пять-шесть километров пути находилось. Чтобы меньше отвлекать личный состав на переноску, и завезли этих ишаков, целых две вьючных роты. И таскали они нам от пристаней то, чем интенданты оделили. Но было у них неприятное свойство – скотина не любила бомбежки и обстрелы, потому и вопила на разные голоса, жалуясь небесам на то, что им некомфортно под огнем. Конечно, и сам бы иногда так взвыл, но слушать ишачий рев вперемешку с ревом орудий вдвойне тяжко. Кстати, вой немецких шестиствольных минометов был похож на ишачий. Только после ишака тебе на голову не падали реактивные мины.
Вот помыться – это было совсем сложно, пока море еще холодное. А весь день в земле роешься, пыль на тебя летит, так хочется помыться… Мы, конечно, импровизированную баню устраивали, но и условия в ней были не очень, и раздобыть воды и дров было тоже тяжело. Деревья все больше и больше ломались снарядами, да и разбитые дома тоже постепенно отдавали запас дерева. Мы терпели, ожидая, что придет времечко, и тогда отмоемся. Да и время еще было такое – без телерекламы о том, как некий тип забирается на высокую скалу и с трогательной экспрессией сообщает, что благодаря дезодоранту от него потом не пахнет! Что взять с людей, что это снимают, смотрят и следуют этому… А мы не жаловались на отсутствие дезодорантов. Немцы тоже на нас в этом не жаловались. Ничего, наступит лето… Правда, в морской воде мылится только специальное мыло «Кил», но и это ничего.
И много времени занимала работа. Каменистые грунты города и окрестностей брали только кирка и лом. Вот и рыли ячейки, траншеи, котлованы под блиндажи, ходы для сообщения. Как на передке, так и в тылу, где построили еще два рубежа обороны. Поскольку немцы регулярно обстреливали наши позиции, то, значит, надо было восстанавливать разбитое обстрелом. И закапываться глубже. От минометного обстрела делали «лисьи норы», чтоб даже попавшая в саму траншею мина не достала нас.
А если пошли в атаку и отобрали домик или участок траншеи у немцев – значит, надо после этого копать туда ходы сообщения. И строить оборону в сторону немцев, потому как у них бруствер в нашу сторону направлен, и стрелковые ячейки не в ту сторону, и пулеметные площадки не на тот пулемет рассчитаны. И вход в блиндаж под их обстрелом оказывается. Вот мы новый бруствер насыпаем, исправляем пулеметные площадки, и прочее делаем, в том числе и вход в блиндаж переносим на другую сторону. Неохота же, чтоб немцы прямо в дверь стреляли. Говорил мне когда-то один ветеран: «На войне, Андрюша, было вдоволь только маршей и работы. И копали, и снова копали. Только оборудовали – вперед, на запад! Дошли до чего смогли – опять копаем. Мне первое время после войны на огороде муторно было. Думаешь: сколько я за три года накопал, а теперь и картошку надо».
Вот и сейчас моя очередь это осознать. Не копать здесь было нельзя – плацдарм насквозь простреливался. В самые лучшие времена он был от двадцати
