– Да, да, нам пора, – и парочка поспешно ретировалась.
– Людоедка у вас весьма убедительно получилась, – уважительно сказал я Зайке, когда мы зашли в палатку. – Подмостки больших и малых театров вас ждут с нетерпением.
Девушка бессильно опустилась на кровать.
– Вы даже не представляете, как я перепугалась. Они все время крутились вокруг палатки. А когда я услышала ваш разговор, то схватила тюбик с красной масляной краской, перепачкала лицо, руки и фартук – и на выход. Как вы думаете, они от нас отстали?
– Нет, к сожалению, – ответил я. – Пока вы выступали с пламенной речью, я с нашей палатки снял вот это.
И показал ей черную матерчатую ленту.
– Что это?
– Черная метка, надо полагать, от господина Соловья. Ребята, очевидно, бредят пиратской романтикой, ромом и сокровищами.
Я вышел на улицу. Метель усилилась. Ветер загнал людей по палаткам. Этого мне и надо. Я подошел к одной из палаток и привязал к ней черную ленточку.
После ужина Зайка легла спать, а я остался дежурить.
Во втором часу ночи раздались осторожные шаги. Мимо прошли четыре фигуры. Соловей вышел на охоту по мою грешную душу. Ну-ну. Один из идущих подсвечивал себе фонариком и время от времени направлял его на палатки.
Квартет лихих ребят остановился возле палатки, на которую я перевесил черную ленту.
– Это здесь, – раздался голос одного из бандюганов.
Соловей снял автомат с предохранителя, передернул затвор, встал в эффектную позу и крикнул:
– Умри, собака!
С этими словами он влетел в палатку. Его банда – следом за ним.
Через секунду ночной декабрьский воздух распорол звук выстрела из дробовика, следом загавкали автоматные стволы. Запахло порохом.
Через пару минут из палатки за ноги вытащили четыре бездыханных тела и бросили на снег.
В жилом секторе раздались крики. Кто-то куда-то бежал, звал врача, ночной патруль. Как-то разом загалдели бабы. Постоялый двор стал похож на растревоженный курятник.
Я вышел на улицу.
– Что там происходит? – спросил я, потягиваясь и позевывая, у стоявших неподалеку негоциантов, смоливших папироски.
– Соловей со своей братвой совсем оборзел. В палатку к егерям решил забраться. Наверно, что-нибудь спереть хотели. Да не тут-то было. Их в шесть стволов свинцом нашпиговали, что твоего рождественского гуся яблоками.
Свешников зябко поежился:
– И чего они у егерей забыли?
Я лишь с самым невинным видом поцокал языком:
– Какая нелепая смерть.
И пошел спать.
Борис Харькин
ЛЮТЫЙ, ЯСТРЕБ И ПОКОЙНИК
Каждый раз их провожали как героев. А они и были героями. Ведь они – сталкеры. Последняя надежда нового мира.
Новый мир был до неприличия мал. Одна станция недостроенного метрополитена, использованного впоследствии в качестве бомбоубежища. Всего сто человек населения, тех, кому посчастливилось пережить катастрофу.
И трое героев-сталкеров, которые, рискуя собственными шкурами, должны выбираться на поверхность, чтобы эта сотня могла выжить.
Их провожали всей станцией. Ведь они могли и не вернуться. Их любили и даже больше – боготворили! Кто-то желал удачи, кто-то говорил напутственные слова, кто-то украдкой смахивал навернувшиеся на глаза слезы.
Они стояли перед гермоворотами – границей двух миров, один из которых был сущим адом.
Высокие, статные, широкоплечие парни. С грозными взглядами, увешанные грозным оружием. И даже прозвища у них были грозные: Ястреб, Лютый и Покойник.
– Ну, всё! – сказал Лютый. Через фильтр противогаза голос звучал глухо и слегка гнусаво. – Всё, люди. Когда гермоворота откроются, вам лучше
