Я разлепила веки, сфокусировала взгляд и опознала станционный лазарет. Покосилась на источник звука: на табурете спиной ко мне сутулился Дюбель и стучал прикладом АКМ по бетонному полу. Туп. Туп. Хруп. Шмыг.
– Севка… – хрипло выдавила я.
Спина вздрогнула.
– Ленка, очухалась!
С помощью Дюбеля я осторожно села. Проморгалась. Бледный конь.
– Как сам? А Мятлик?
– Да нормально, – отмахнулся Дюбель. – Мятлику наложили пару швов на ногу и добрый десяток – на задницу. Переживает теперь. Ему медсестра здешняя, Адеми, нравилась. Но одно дело – романтично бедро перевязывать, а вот укус в задницу… – Севка фыркнул. – Уколы еще эти каждый день, чтобы заражения не было… А у меня вообще ерунда, кошак только плечо задел. До свадьбы заживет.
– До свадьбы?! – заклокотала я, внезапно припомнив все его смешки за целый год чохом. – Ну так и шел бы на хрен к своей долбаной уйгурке, чего здесь торчишь-то?
– Сказать, что люблю, – бухнул Дюбель.
Я онемела.
– На Капчагае ты мне каждую ночь снилась. А увидел на Алатау – и побоялся признаться, потому что так сразу все выложить… Мало ли, глазами сверкнешь – и полбашки как не бывало, а оно мне надо?
– Что?.. – выдохнула я, подобравшись. – Как… ты знаешь?..
Дюбель изменился в лице, вскочил, некоторое время дико смотрел на меня и, наконец, скупо усмехнулся.
– Надо же. А я всю жизнь думал, что это у меня в мозгах черт-те что творится… Когда отец тебя притащил и стало ясно, что выживешь, меня пустили в лазарет. Типа, сестренка теперь у тебя есть, может, хоть такому же ребенку скажет, как ее зовут, ну и вообще… А я возьми, да и ляпни: почему у нее красные огни в глазах? Меня к врачам затаскали, не мутация ли какая выявилась, иголками всего истыкали, крови пол-литра выкачали, не меньше. Я и потом видел, когда ты реально свирепеешь – глаза чернеют, а зрачки красным горят. Но раз этого никто больше не замечал, то и я не болтал, не дурак же… Ленка, ты чего?
– Ничего, – пробурчала я себе в колени. – Охренела слегка просто… И… ты что-то еще хотел сказать? До всего этого?
– А… – Севка вздохнул. Сел обратно, помялся, поерзал. – Короче. Я оказался не мутантом, и то хлеб, но все равно… Ты с детьми вечно возишься, игры всякие, сказки, в школу работать пошла… – он запнулся и решительно закончил: – А от меня детей не будет. Ну, и какой нормальной женщине нужен такой урод?
Пару ударов сердца я сидела с закрытыми глазами. Потом стукнулась лбом об колени. И еще раз. Зашипела от горячего толчка в разбитом затылке и тут же хлюпнула носом от облегчения – Господи, как легко и молчать, и говорить, когда все закончилось…
– Севка, ты не урод. А вот дурак – это в точку.
Дюбель перестал моргать и сжал побелевшие губы в тонкий шрам.
– Я ведь… тоже… люблю тебя не как брата. А признаться сил не было, потому что… я тоже ни разу не мутант, правда, просто у меня плохая наследственность… по зрению. Настолько плохая, что просто ужас, как такое вообще детям передавать. И еще я самая дурацкая дура на свете.
Заилийский Алатау был велик и прекрасен. Я завороженно смотрела на него, будто в первый раз, и чувствовала – лечу без крыльев, несусь над изломами ледников, над бездонными провалами, над солнечными лесами горных склонов и сумрачной порослью темных впадин, над душистым разнотравьем с мириадами букашек, над занятными животинками нового мира, над зимой и летом вперемежку.
– Ох, давненько я не была на Большом озере…
Севка безмятежно улыбнулся:
– Так в чем дело? Дорога известная. Надо только Мятлика предупредить, чтобы лечился эту неделю как следует, а то найдут нашу цистерну – и привет.
– Как романтично… – восхищенно вздохнула я, закатив глаза. – У нас будет настоящее свадебное путешествие, как в довоенных книжках! Только алыс жол, только хардкор!
Александра Тверских
