– Люди бывают удивительно неблагодарны, – заметил сыч. – Я всего лишь сообщил Михаилу Афанасьевичу, что его тогдашняя супруга, по моим наблюдениям, ведет легкомысленный образ жизни…
– Давайте не обсуждать личную жизнь Михаила Афанасьевича! – перебил его профессор. – У нас свои дела есть. Александр Иванович, вам как удобнее? Сначала мой монолог, а потом ваши вопросы? Или наоборот?
Привалов немного подумал.
– Если честно… – пробормотал он.
– Да, да, вот именно честно! – поддержал его профессор.
– Если честно, – медленно проговорил Привалов, – я должен сначала вас выслушать, потом подумать, потом спрашивать. Но если совсем честно – я же слушать нормально не смогу. У меня вопросы… – он поискал слово и нашел его, – чешутся.
Филипп Филиппович посмотрел на него с одобрением.
– Правильно рассчитываете силы. Ну что ж, давайте свои вопросы.
– Вопрос первый, – начал Привалов. – Как вы попали в НИИЧАВО и почему стали… – он щелкнул пальцами, – Выбегаллой?
– Выбегалло, – поправил сыч. – Не склоняется.
– Могли бы и сами догадаться, – проворчал профессор. – Обыкновенно попал, с Лубянки. Тридцать седьмой, «дело волшебников». Я оттуда еле выбрался. Пришлось подписать кучу всяких мерзких бумажек.
– Кровью, – напомнил сыч.
– Да, кровью! А какова была альтернатива? Чтобы меня в конце концов транклювировали, как Ивана Арнольдовича? – тут же вскипел профессор, приподымаясь в волнении. – Да хоть бы и не транклювировали. Но камера! Эта лубянская камера! Грязь, хамство, отсутствие элементарных удобств! Расстрелы по утрам! Эти бесконечные расстрелы по утрам!
– Всего-то раза три и расстреляли, – проворчал сыч. – И ни разу не набивали чучело.
– Во-первых, не три, а пять раз в течение недели, – завелся профессор. – А за чучело этот местечковый комиссаришко еще ответит. Я ему этого не забуду.
– Я тоже, – не по-птичьи вздохнул Люцифер.
Привалов отчего-то решил, что речь идет о Кристобале Хозевиче.
– И ведь я здесь еще неплохо держался, – продолжал профессор гневно. – Ну, Выбегалло, борода эта мерзкая… Но я хотя бы сохранил квалификацию! А посмотрите на Мориса![46] Во что его превратили эти подонки! А Хома Брут? Какой ассистент был! И так бездарно спиться…
– Киврин, – напомнил Люцифер.
– Киврин другое дело, – тон профессора, однако же, стал менее резким. – Он подвижник, его только наука волнует. Большой ребенок. К таким даже порча ихняя не липнет. А я, увы, человек грешный. Мечтал о славе, о признании европейском… Комфорт, опять же, люблю. Не могу жить в свинстве. Вот через эти-то слабости… ну да ладно. Еще вопросы есть?
– Есть, – сказал Привалов. – Что со мной такое сегодня?
– Гм… – Профессор задумчиво потеребил бороду. Саша поймал себя на мысли, что знакомый ему Выбегалло делал то же самое, но выглядело это не как изящный интеллигентский жест, а как непристойное ковыряние в грязных патлах.
Сыч посмотрел на него укоризненно, но ничего не сказал.
– Что с вами такое… – протянул Преображенский. – А, понял. День какой-то необычный, мысли всякие в голову лезут, события странные случаются? Так?
Привалов кивнул.
– Это они вчера отсекатель отключили, – объяснил профессор. – Который блокировал определенную часть вашего разума. Ну вот она и заработала. Через недельку-другую вы бы совсем оклемались. Но недельки-другой вам никто не даст.
– А кресло под Витькой вы сегодня убрали? Ну, утром? – почему-то именно этот дурацкий вопрос вылез поперек прочих.
– Ну, я, – признался профессор не без некоторого самодовольства. – Говорю же: Витька – дрянь еще та. Я мимо его кутка без шуток не хожу.
Саша не очень понял, что такое «куток», но общий смысл уловил.
– Так это из-за вас у Витьки рыбы дохли? – уточнил он.
– Научной работе мешать нельзя, – строго сказал профессор, – даже если ее ведет отъявленный негодяй. Наука есть наука. Я бы себе такого никогда не позволил.
– Шнурки на ботинках кто ему в червяков превращал? – как бы между прочим поинтересовался Люцифер. – А спирт с ослиной мочой мешал?
– Допустим! Но в опыты не вмешивался. А рыб ему Почкин травил.
– Почкин? Почему? – удивился Привалов.
