другой человек. Я даже удивляюсь, как он еще помнит свое детство и уж тем более рассказывает о нем. Но, наверное, наши детские воспоминания – семена, из которых мы все прорастаем, как бы далеко ни вытянулись. Сколько времени понадобится моим корням, чтобы ослабить хватку?
– К тому же, – продолжает Тео, – лучше всего у меня получалось жить, когда рядом была ты.
Мне нечего ответить, поэтому я просто повожу плечами, но Тео не принимает такой ответ – на то он и Тео. Он вкладывает мою ладонь в свою, заставляет меня подняться и говорит:
– Следуй за мной.
Это мне удается лучше всего, и я подчиняюсь.
Он живет в плавучем доме на озере Юнион. Нужно время, чтобы приспособиться к легкому, но постоянному движению, покачиванию туда-сюда, словно ты находишься на корабле, который вот-вот отчалит. Тео приносит нам пиво, мы сидим на палубе и смотрим, как моторные лодки медленно скользят по воде, плывя в сторону дома.
Я стараюсь не смотреть на Тео, потому что если посмотрю, то выдам себя. Я скажу все, что думаю, в частности:
– Здесь мы могли жить с тобой вместе? Здесь мог бы быть наш дом?
– Мне так здесь нравится… почему я не выбрала этот путь?
– Почему я не сказала В.А.У.?
Он ставит пиво на столик и берет меня за здоровую руку. Я делаю небольшой глоток пива, сжимаю его руку и позволяю вести меня, куда он захочет. Тео всегда так делал. Вставал напротив меня, так что мне никогда не приходилось идти лицом к ветру. Шон тоже иногда так делал, но очень редко и очень давно. Или, может быть, мы с Шоном оба повернулись спиной к ветру и пошли в противоположных направлениях. Мы проводили так много времени, стараясь укрыться от всех возможностей жизни, что сама жизнь, во всяком случае для него, стала слишком бесцветной, слишком спокойной.
Тео целует меня в гостиной, и у меня подгибаются колени. Я уже забыла, как он целуется. Так нежно, так интимно, словно читает все твои мысли и готов двигаться, куда ты захочешь.
– Все хорошо? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я. Потом опасаюсь, что он неправильно понял. – Не просто хорошо, даже… лучше.
Он смеется и снова целует меня.
– Уилла, не нужно объяснений. Я все понял. Я тебя знаю.
– Ты не знаешь меня новую, – я не понимаю, зачем это сказала. Откинувшись назад, он внимательно изучает меня, потом его глаза начинают улыбаться, и губы вслед за ними тоже растягиваются в улыбке.
– Я хотел бы с ней познакомиться. С новой тобой. В радужном гипсе и все прочее.
Мы падаем на диван, и он целует меня в третий раз; я растворяюсь в нем, и мне мерещится жужжание – бесконечное, оно повторяется снова и снова, будто в кухню влетел рой рассерженных пчел. Наконец оторвавшись от меня, он говорит:
– Черт, твой телефон звонил уже раз двадцать. Может, ответишь?
Его губы распухли от поцелуев, мои щеки горят от прикосновений его щетины. Я не хочу останавливаться. Бороться с бездействием – значит не останавливаться.
Но злой пчелиный рой вновь жужжит; я неохотно поднимаюсь с дивана, открываю сумочку.
Да уж, я точно нарвалась на осиное гнездо. И это гнездо – мое семейство.
20
Пропущенных вызовов: 27.
Сообщений: 23.
Голосовых сообщений: 8.
Прижавшись спиной к кухонному столу, я собираюсь с духом, чтобы прослушать голосовые сообщения, и не знаю, выдержу ли. Что-то случилось. Что-то страшное. Хорошие новости так не сообщают. Если только номинантам на «Оскар». Но не простым смертным. Не мне.
Если до меня так усердно пытаются дозвониться, это значит только одно: катастрофу. Я выдыхаю, собираю волю в кулак и трясущейся рукой нажимаю «прослушать». Думаю о людях, которых люблю, людях, которые могут неожиданно попасть в беду. Ведь никто не застрахован от непредсказуемых и опасных капризов жизни.
Шон. Никки. Ванесса. Райна. Олли. Грей. Бобби. Мама.
Нет. Никто из вышеперечисленных, из тех, чьи имена первыми пришли мне в голову. Но тот, о ком я должна была подумать в первую очередь. Потому что он сам сказал бы мне именно это. Он предсказал бы.
Мой отец. Это мой отец. Ставший жертвой той самой силы, жертвой которой он всегда ожидал стать, – неизбежности.
Сообщение от Райны Чендлер-Фарли:
