Теодору Брэкстону от Уиллы Чендлер-Голден.
Тема: Ответ на: Привет
Этой ночью я не могу уснуть. У Райны закончились запасы снотворного, а от успокоительного, который я нашла в ее аптечке, куда полезла за кремом для век, никакого толку. Ворочаюсь с боку на бок, в голове – словно миллион взаимосвязанных электропроводов под высоким напряжением. Шон. Тео. Папа. Книга. Господи, насколько же было проще, когда существовала только Шилла, наш план и мысли о ребенке? Я не была уверена, что хочу именно материнства со всеми его сложностями, чувством вины, страхом, беспокойством, которые непременно появляются на свет вместе с двадцатью крошечными пальчиками. Но все же так было проще. Это было бездействием. Это должно было стать моим планом Вселенной. Должно было стать моей судьбой. Судьба – не всегда счастье. Судьба – то, что должно быть. То, что есть.
Мысли переключаются на Тео, изменения в моей судьбе и его вопрос. Что он может у меня спросить? Что он хочет узнать? Составляю список.
Вопросы, которые Тео может мне задать:
Хочу ли я переспать с ним после стольких лет? (Да)
Думала ли я о нем, когда не надо, даже будучи замужем? (Да)
Понимаю ли я, что это значит? (Нет)
Собираюсь ли я пустить все на самотек и дать ему шанс? (Пускать все на самотек – не лучшее мое качество)
Люблю ли я Шона? (Да)
Люблю ли я Тео? (Да)
Нормально ли это? (Откуда мне знать)
Я слышу, как Олли ворочается на соседней кровати, а потом он включает ночник и говорит:
– Я так понимаю, ты мне поспать сегодня не дашь?
– Извини. Бессонница.
– Пробовала мелатонин? Лучшее от природы…
– Заткнись, Олли.
– Ну прости, – по голосу чувствуется – он искренне просит прощения. – Ничем не могу помочь. Это все инстинкты.
– А папа не верит в инстинкты.
Мы молчим, но он не выключает свет. Я складываю из пальцев заячьи ушки, и маленькие зайчики прыгают по стене.
Он говорит:
– Не хочу навязываться, но, по-моему, тебе нужно больше физических упражнений. Они помогут справиться со стрессом.
– Я знаю. Ванесса мне то же самое говорит. Хочет, чтобы я могла пробежать пять миль. Видимо, готовит к участию в марафоне. Довольно подозрительно, что сама она всей этой фигней не занимается.
– Она родилась храброй, – замечает Олли.
Не могу не согласиться – по всей видимости, так и есть. Поэтому она слишком независимая, поэтому никогда не успокоится, никогда не остепенится. Но в храбрости нет ничего плохого.
– Ну все равно. Могла бы и пробежаться со мной за компанию.
– Бегай в одиночестве. Это время побыть в тишине. Мне удается во время занятий разрешить множество проблем.
– Но я ненавижу спорт!
– Дурацкое оправдание, Уилла. Ты и сама понимаешь. Тебе же не восемь лет.
– Никто из нас не эксперт в вопросах ответственности.
– Так, – говорит он, – у меня есть работа. Я несу за нее ответственность.
Я вздыхаю.
– Ты ведешь уроки йоги в гостиной Райны. И… я не то имела в виду. Не ту ответственность.
Он молчит; я продолжаю махать заячьими ушками в полумраке. Повисает тишина… и наконец Олли шепчет:
– Да, я впрямь какой-то фигней страдаю.
– Отличительная особенность семьи Чендлер.